Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

— Скажите, Сунь, вы верите в духов?

После этой беспокойной ночи девушка держала себя с Фаном посмелее. Она улыбнулась:

— Как вам сказать? Когда верю, когда и нет. Вчера вечером во тьме я по-настоящему боялась: вот-вот какая-нибудь чертовщина объявится. А сейчас, хоть мы и на кладбище, я решительно не представляю себе никакой нечистой силы.

— Интересная мысль! Может быть, духи действительно существуют лишь в определенные периоды времени, как весенние цветы, что к лету отцветают?

— Еще любопытнее, что вам снился детский плач, а мне детишки, которые меня толкали.

— Может быть, как раз под нами была детская могила? Кстати, обратите внимание, какие вокруг крошечные могилы; не верится, что в них взрослые захоронены.

— А что, души умерших не взрослеют? — наивно спросила Сунь. — Десятки лет пройдут, а душа ребенка так и останется ребячьей?

— В этом единственное преимущество рано умерших — мы стареем, а они пребывают в нашей памяти вечно молодыми и цветущими… А, Синьмэй!

— О чем это вы секретничаете в такую рань в таком таинственном месте? — ухмыльнулся Синьмэй. Услышав, как провели они ночь, он продолжал: — Значит, вам снились похожие сны? Это неспроста! А я ничего не почувствовал. Впрочем, я человек грубый, духи мной не интересуются. Носильщики говорят, что сегодня, наверное, придет конец нашему путешествию.

Сидя в носилках, Фан пытался представить себе учебное заведение, в которое они ехали. Иллюзий он не питал. Дверная рама возле сарая показалась ему подходящим символом: видишь вход, представляешь за ним анфиладу дворцовых зал — а там ничего нет, пустота, которая никуда не ведет. «Оставь надежду всяк, сюда входящий!» И все-таки его разбирало любопытство, оно клокотало в нем, как кипящая смола или вода, от которой подпрыгивает крышка чайника. Ему казалось, что носильщики идут слишком лениво, захотелось спрыгнуть на землю и идти пешком. Синьмэй тоже не усидел в носилках и пристроился к Хунцзяню:

— Мы порядком натерпелись за время пути, но вот уж как говорится, близок конец нашим подвигам, западное небо перед нами, можно брать священные книги [114] Синьмэй говорит фразами из фантастического романа У Чэнъэня «Путешествие на Запад» (XVI в.), повествующего о том, как монах Сюаньцзан добывал буддийские каноны. . Во всяком случае, впредь мы не обязаны будем общаться с Ли Мэйтином и Гу Эрцянем. О Ли я уже не говорю, но и Гу с его заискиванием противен до крайности.

— Я открыл для себя, что лесть, как и любовь, не терпит присутствия посторонних наблюдателей. Хочешь подольститься — постарайся, чтобы этого никто не видел.

— В таких поездках, как наша, хлопотных, утомительных, легче всего выявить подлинную сущность человека. Люди, которые не станут друг для друга несносными после такого путешествия, могут подружиться. Кстати, мне кажется, свадьбу и медовый месяц надо было бы поменять по времени местами: если после месячной поездки он и она не раскусят, не возненавидят друг друга, не рассорятся в пух и прах, не расторгнут помолвки — значит, это будет прочный брак.

— Что же ты не присоветовал этого Цао Юаньлану и его супруге?

— Я говорю специально для тебя, sonny [115] Сынок (англ.) . . После нашей поездки Сунь тебе не стала противной? — Синьмэй бросил взгляд на носилки Сунь и расхохотался.

— Не мели чепухи. Скажи лучше, как, по-твоему, — я человек сносный?

— Сносный, но никчемный.

Не ожидавший столь откровенного ответа, Фан натянуто улыбнулся, настроение у него тут же испортилось. Сделав молча несколько шагов, он махнул Чжао рукой и забрался в носилки. Остаток пути он размышлял над тем, с какой это стати откровенность почитается добродетелью.

Когда о ректоре университета Саньлюй Гао Сунняне говорили как об ученом, часто употребляли прилагательное «старый». При этом не всегда было понятно, идет ли речь о его возрасте или о науке, которой он занимается. Но ведь ученые, как и вино, чем старше, тем ценнее, наука же, подобно женщине, с возрастом все более теряет в цене. Впрочем, виновата в этом смешении понятий китайская грамматика: по ее милости слова «старый ученый» и «ученый старой школы» звучат одинаково. Возможно, в будущем грамматика наша разовьется настолько, что можно будет различать эти понятия, но до этого еще далеко.

Одутловатое лицо ректора походило на белую булочку из пресного теста, надкусить которую не в силах было даже «всепожирающее время» — на нем не было ни складки, ни морщинки. Разговоры о его старости были явно преждевременными: если нарушителем правил оказывалась хорошенькая студенточка, он еще мог поступиться требованиями педагогики и простить ее. Лет двадцать назад он изучал за границей энтомологию. Видимо, с той поры наука о насекомых приобрела особый вес, коль скоро именно его назначили главой университета, причем среди ректоров он считался одним из самых перспективных. Ректоры ныне делятся на гуманитариев и естественников. Гуманитариям такой пост достается с трудом, и, надо сказать, сами они не считают его почетным. Как правило, это неудачливые политиканы, которые отдыхают от треволнений карьеры, читая канонические книги и декламируя стихи. Воистину, «не преуспевшие на чиновной стезе становятся учеными» [116] Перефразированное изречение Конфуция: «Преуспевшие на стезе учения становятся чиновниками». . Совсем иное дело выпускники естественных факультетов. Ни в одной стране на свете не почитают науку так, как в Китае, только у нас ученым предоставляют столь высокие посты. За границей движется вперед наука — у нас продвигаются по служебной лестнице ученые. За границей науки о человеке всегда отделяют от наук о природе; у нас же считают, что если человек знаком с электротехникой, машиностроением или зоологией, ему можно доверить управление людьми. Не в этом ли величайшая победа концепции единства всего сущего? Должность ректора для естественника — только начало карьеры. Раньше считалось, что «великую науку постигнешь лишь после того, как научишься управлять страной и всей Поднебесной» [117] Цитата из конфуцианского трактата «Великое учение» («Дасюэ»), название которого записывается теми же иероглифами, что и слово «университет». , а сейчас смотрят на науку, как на удобный путь к тому, чтобы править страной. Для ректора-гуманитария вуз — удобное кресло-качалка, для естественника — колыбель, обещающая — если он раньше времени не убаюкает себя — бурный рост.

В качестве ректора Гао Суннянь во все вникал сам, не давал себе отдыха ни днем, ни ночью и если уж засыпал, то с открытыми глазами и в очках — не дай бог во сне чего-нибудь не разглядит. Место для своей колыбели он выбрал удачное — в саду одного из толстосумов уезда Пинчэн, на берегу ручья у подножия горы. Пинчэн не представлял никакой стратегической ценности, и японцы вряд ли стали бы тратить на него авиабомбы, то единственное, на что они не скупятся. Так что городок, находившийся в полукилометре от университета, расцветал день ото дня; в нем появились фотоателье, ресторан, театр, банк, полицейское управление, средняя и начальная школы — словом, все необходимые учреждения. Когда весной этого года Гао Суннянь получил предписание отправиться создавать новый университет, чунцинские друзья устроили ему проводы. За столом говорилось о том, что в стране вузов больше, чем профессоров, что в никому не известный да еще расположенный в захолустье университет вряд ли удастся зазвать видных ученых.