Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

— Мы очень тяжелые, дядя Фан устал.

Фан украдкой вытерся носовым платком, а Чжао похвалил мальчика за то, что не боится незнакомых людей. Тут и мать рассыпалась в похвалах сыну, как будто у нее для младенца эпитафия была заготовлена — он-де и понятливый, и забавный, и спит без просыпу до рассвета. Но тут его старшая сестренка, обиженная тем, что на нее не обращают внимания, широко раскрыла глаза и выпалила:

— Да, а вчера ночью он так ревел, что я даже проснулась. Вот!

— Интересно, а другие никогда у нас не плачут? — вступила в разговор ее тетя. — Кто норовит раньше других схватить за столом лучший кусок, а когда не дают, пускается в плач? И не стыдно, а ведь большая!

Вконец обиженная девочка ткнула в Лю пальцем и закричала:

— Тетя у нас взрослая, а тоже плачет, я сама видела! В тот день…

Родные оборвали ее и велели немедленно идти спать. Тетя прижала ее к себе, стараясь скрыть выражение своего лица. В дальнейшем беседа, как долго пролежавший в воде утопленник, уже не ожила, несмотря на искусственное дыхание. Откланявшись и выйдя за дверь, Синьмэй сказал:

— Дети — опасные существа, они что думают, то и говорят. Могло ли прийти в голову, что Лю умеет лить слезы — на вид она такая спокойная, веселая. Да-а, у каждого свои неприятности!

— Тебя с Фань ничто не связывает, а мне Лю Дунфан много помогал. И все равно, я не собираюсь здесь жениться. Госпожа Ван втравила меня в эту историю, а теперь Лю Дунфан, того и гляди, надуется.

Чжао отверг такую возможность и перевел разговор на госпожу Ван, пытаясь угадать ее возраст.

Мысль о том, что Сунь переписывается с Лу Цзысяо, всю ночь не давала покоя Фану, как скребущаяся за перегородкой крыса. Он уже решил было написать Сунь и по-дружески предостеречь ее от ошибки в выборе знакомых. Затем он вроде бы убедил себя в том, что не влюблен в Сунь и потому не имеет повода для ревности, что не следует лезть в чужие дела. И все же он чувствовал себя обманутым, сердился на Сунь и презирал ее. На следующий день нежданно-негаданно пришла она сама. Едва Фан увидел ее, обида его рассеялась, как туман в лучах солнца. Она приходила и раньше, но никогда ее появление не приносило столько радости. Фан стал расспрашивать, как она провела каникулы — они не виделись со времени его поездки в Гуйлинь. Она сказала, что хотела прийти поблагодарить Синьмэя и его за привезенные из Гуйлиня вещи, но простудилась. Сегодня она пришла вместе с Фань, у той были с собой книги. «Небось пьесы!» — ухмыльнулся Хунцзянь и спросил, не видела ли она «дядю Чжао».

— Я не лезу, куда меня не зовут! Она не звала меня в провожатые, а только спросила, в какой комнате живет господин Чжао. Я ей ответила, а сама пошла сюда — у меня есть дело!

— Вряд ли Синьмэй поблагодарит вас.

— Ах, как трудно всем угодить! — сказала Сунь, но веселая улыбка противоречила смыслу ее слов. — Я ведь узнала о приеме у госпожи Ван только вечером, когда вернулась Фань. — Тут она сообразила, что затрагивает деликатную проблему, и переменила тему. — Так вы видели эту знаменитую красавицу?

— Сам не понимаю, зачем супруги Ван затеяли вчерашний ужин! А хозяйку я встречал и раньше, но впервые слышу, что ее считают красавицей. Впрочем, она такая пухленькая…

На столе у Фана лежал четырехцветный карандаш «супернормаль», привезенный из Германии. Сунь выдвинула красный стержень и нарисовала на промокашке красные губы, а пониже два ряда красных черточек, по-видимому ногти.

— Вот вам обобщенный портрет госпожи Ван.

Фан подумал, потом рассмеялся:

— Действительно похоже! Оригинальная идея.

Когда к вам в комнату входит чужая кошка, она сначала таится, и лишь после того, как она мяукнет, вы узнаете о ее присутствии. Так же и со словами — их смысл мы осознаем иногда лишь по истечении какого-то времени. Сунь, как вошла, сразу сказала, что у нее есть дело в мужском общежитии, но Фан не придал этому значения. Теперь ее фраза внезапно ожила в его памяти. Может быть, она шла к Лу Цзысяо, а к нему заглянула по дороге? Но как ни хотелось ему выяснить истину, он не желал обнаруживать свое любопытство и начал издалека:

— Я вчера впервые встретился с Фань, она человек весьма интересный. Как вы с ней — легко уживаетесь?

— Для нее существует одна госпожа Ван — да теперь еще господин Чжао. Скажите, вы вчера ничем ее не обидели?

— Я? Нет. А в чем дело?

— Вернувшись после ужина, она вас ругала… Ой, я проговорилась!

— Странно. А за что она меня ругала?

— Да ни за что, — улыбнулась Сунь. — Говорила, что вы все больше молчали, никем не интересовались, были заняты только едой.

— Какой вздор! — возразил Фан, покраснев. — Меня и пригласили-то для компании, чем же мне было заниматься, как не едой?

Сунь бросила на него быстрый взгляд и сказала, играя карандашом:

— На слова Фань, разумеется, можно не обращать внимания… Она еще называла вас чурбаном, blockhead, говорила, что вы не помнили даже, в шляпе пришли или нет.

Фан расхохотался:

— Ругать меня действительно стоило, хоть и за другое, но об этом я расскажу как-нибудь потом. Но ваша Фань… (Сунь заявила, что Фань вовсе не ее.) Ладно, ладно, ваша соседка не очень-то деликатна — любит за глаза бранить людей. Если Синьмэй на ней женится, ему придется распрощаться со старыми приятелями. Кстати, она и вас поминала!

— Наверняка не добрым словом. Что же она говорила?

Хунцзянь заколебался — пересказывать или нет. Но Сунь настаивала, улыбка сошла с ее лица. Фан по опыту уже знал, что ему не отвертеться, но решил сказать не всю правду:

— Ничего особенного. Что-то рассказывала о том, что вы переписываетесь с одним человеком, но я не вижу в этом ничего необычного, можно было и не упоминать.

Лицо Сунь запылало таким гневом, что Фан отвел глаза. От одного ее взгляда в это мгновение вспыхнул бы бак с бензином. Швырнув на стол карандаш, она запальчиво произнесла:

— Дрянь! Кто ее просит рассказывать об этом? Мне он и так противен. Ну, я с ней рассчитаюсь!

На душе у Фана стало легче, и он поспешил взять вину на себя:

— Это я не должен был рассказывать! А вы не обращайте на нее внимания. Ну кто примет всерьез подобную болтовню!

— Мне эта переписка так надоела, но я не могу придумать, как ее прекратить. Этот Лу Цзысяо, — Сунь произнесла это имя с явным отвращением, — еще в прошлом году перед экзаменами вдруг стал мне писать, но я не отвечала. После каникул явился ко мне в общежитие, уговаривал пойти с ним поужинать.

— Вы, надо полагать, не пошли? — не без тревоги спросил Фан.

— Конечно, нет! А он, видать, не в себе немного, — продолжал слать письма, с каждым разом все более глупые. Напишет, к примеру, на бумажке какой-нибудь вопрос — не важно какой (тут Сунь покраснела), и просит в случае утвердительного ответа поставить на этой бумажке знак плюс и вернуть ему. Если же ответ будет отрицательным — поставить минус. А в последнем письме уже стояли и плюс и минус — мне нужно было только вычеркнуть один из знаков. Даже не знаю, сердиться мне или смеяться. — Действительно, глаза Сунь улыбались, а губы в то же время были сложены в недовольную гримасу.