Дельфин де Виган - Отрицание ночи

Забавно, что большинство фактов, бережно запечатленных в моих дневниках, я напрочь забыла. Остались только крупные события и самые яркие сцены. Остальное поросло мхом. Перечитывая свои каракули, я поразилась избирательности человеческой памяти. Все-таки организм устроен невероятно удобно – как навороченный компьютер: мысли, чувства, впечатления, воспоминания можно сортировать, раскладывать по файлам и папкам или стирать ради чистого пространства, новой информации и новой жизни. Перечитывая записи, я будто заново окунулась в свою студенческую жизнь с лекциями, книжками, любовными интрижками, друзьями, теми, что до сих пор рядом, и теми, кого я не смогла удержать. Я вспоминала, какими красноречивыми, умными, целеустремленными были многие мои друзья, как я ими гордилась и восхищалась.

Среди своих иероглифов я нашла вложенные в тетрадь письма Манон, которые она мне писала, когда мать вышвырнула ее из дома. Манон исполнилось тогда семнадцать. Я рыдала над старыми письмами сестры, заново переживая ее столетней давности отчаяние.

Думаю, Манон острее чувствовала страдание Люсиль, чем я, Манон ближе знала маму.

Погружаться в воспоминания больно, ворошить прошлое больно, заново вскрывать почти зажившие раны – больно. По мере написания книги я все сильнее ощущаю давление прошлого, я заново переживаю то, что уже стерлось, смылось, отодвинулось на задний план. Меня это мучает. Писательство меня обезоруживает, я остаюсь обнаженной перед сотнями страниц, заполненными буквами, я не защищена. Должно быть, она очень счастливый и спокойный, человек, раз ввязалась в подобную авантюру с риском для психики , подумаете вы. Однако я просто хочу докопаться до сути, выстрадать и осознать то, что многие годы покоилось на дне. Тогда я стану сильнее. Я уверена.

Я забываю класть вещи на место, не отношу коробки обратно в подвал, не убираю тетради и дневники, выстраиваю вокруг себя прежний мир.

Я взвешиваю каждое слово, возвращаюсь назад, исправляю, уточняю, вырезаю. У меня есть волшебная «литературная метла», которая служит мне верой и правдой, когда я работаю над своими книгами. Странно, что в этот раз метла не хочет меня слушаться. Она вертится и крутится на месте, взлетает вверх под потолок и падает ничком на пол, будит меня, когда я сплю, маячит перед носом, я вскакиваю в четыре утра и решаю вырезать какой-нибудь эпизод, стереть главу, притормозить, но метла не дает. Моя метла постепенно превращается в ковер-самолет, который мчит меня все дальше и дальше, заставляет пить вино и курить сигареты, спешить, отдаваться бессознательным фантазиям и собственной интуиции.

Несмотря на старания и глубокий анализ, я не могу понять странностей Люсиль. Она жаждала всеобъемлющей власти, сверхъестественных способностей, денег и подарков. Но почему? Что стоит у истоков этих желаний?

Барбара описывала приступы безумия как «внезапное извержение вулкана». Когда глубоко внутри сидит тихий робкий страх или неудовлетворенное желание, внезапно возникает чувство протеста, стремление высвободиться из пут, разрушить проклятие, дать себе то, что хочется. Это нормально. Но порой подавленное чувство оказывается слишком сильным, и тогда оно вырывается наружу, оглушая и самого человека, и окружающих.

Я надеялась, что писательство даст мне возможность расшифровать мамины потаенные чувства, увидеть ее темные зоны. Поэтому я часами рылась в старых коробках, обшаривала квартиру Люсиль, слушала записи и перечитывала дневники. Я всего лишь пыталась обострить свой слух, все свои чувства, чтобы настроиться на волну Люсиль. Теперь я начинаю опасаться, что моя попытка обречена на провал.

Когда Люсиль исчезала, мы с Манон, и в детстве, и в подростковом возрасте, чувствовали боль утраты. Сейчас, когда я пишу о Люсиль, я чувствую то же самое.Я жду, жду маму, я не знаю, где она, не знаю, как ее найти, как с ней связаться, что она еще натворила. Я жду, вместо того чтобы писать, и удивляюсь, вместо того чтобы думать.

Часть третья

Во время своего последнего заключения в больнице Святой Анны, фактически уничтожив свою жизнь и похоронив себя живьем, Люсиль призналась доктору Ж., насколько измученной она себя чувствует. Мама не хотела смотреть на себя в зеркало, не хотела видеть свое измученное худое лицо – без тени эмоций, без возраста. Настало время подвести черту.

И Люсиль выбирала смерть.

Доктор Ж. выслушала Люсиль и радикально изменила ей лечение. Люсиль восхищалась своим врачом, этой сильной, смелой женщиной, способной слушать, слышать, признавать масштабы катастрофы и принимать новые решения.

Доктор Ж. лечила Люсиль много лет, была ее лучшей собеседницей, глубоко сопереживала ей, не судила ее за причуды и вспышки гнева, пыталась вернуть ее к жизни.

Ко всеобщему удивлению, после долгих лет апатии и безумия Люсиль вынырнула из своего болота, ухватилась за канат и стала карабкаться вверх. Что за тайные силы, что за внезапный порыв, что за энергия заставили утопающего наконец схватиться за спасательный круг?

Я не знаю.

Однако я наблюдала за маминой битвой, за тем, как Люсиль тянулась к свету, к источнику новых сил.

Я считала этот феномен возрождением, чудом.

Покинув больницу, Люсиль вновь поселилась в маленькой квартирке на улице Предпринимателей. (Жюстин убедила хозяйку принять Люсиль обратно.) На какое-то время совершеннолетняя Манон переехала к маме.

Я не знаю, как Люсиль удалось найти работу ассистентки в агентстве коммуникаций. Она выздоравливала, сосредотачивалась на главном, на словах, на поступках, на ежедневных заботах, на поездках в метро, на своей работе за компьютером, на отношениях с коллегами. Люсиль навещала доктора Ж. раз в неделю и звонила ей, если чувствовала себя нестабильно.

Мало-помалу Люсиль расширяла свои границы, делала все больше и больше.

Она стала увлекаться растениями – разводить цветы, поливать, подрезать, удобрять. Вскоре ставни маминой квартиры утопали в листьях и благоухающих бутонах.

Люсиль обновила гардероб, сделала модную стрижку.

Люсиль стала встречаться с друзьями, развлекаться с ними.

Люсиль купила помаду, всегда носила ее с собой и красила губы несколько раз в день.

Люсиль стала ходить на каблуках.

Люсиль гуляла по Парижу – с нами или без нас.

Люсиль снова стала читать и писать.

Люсиль открывала окно и подставляла лицо солнечным лучам.