Натан Файлер - Шок от падения

Из всех здешних обитателей он ближе всего подходил под определение друга. Мы нечасто с ним разговаривали, но с того самого вечера, когда мы бегали по коридору и хлопали друг друга по рукам, он всегда садился рядом со мной за обедом, и я делился с ним табаком, когда у него кончался свой. У него было всего две темы для разговора: Бог и футбольный клуб «Бристоль-сити». Это две его большие любови, но, глядя на него сейчас, я подозреваю, что с одной из них он рассорился.

Медсестра Та положила руку ему на спину, под копну седеющих дредов. Я из своей комнаты не слышал, что она говорила, но думаю, что-то вроде:

— Успокойся, Томас. Все будет хорошо. Пожалуйста. Вернись в палату.

В принципе, было бы гуманней запирать входную дверь на замок, но если в отделении не было буйных, они предпочитали этого не делать, чтобы добровольные пациенты не чувствовали себя, как за решеткой. Теперь дверь, конечно, закроют. Уж Томас об этом позаботился.

Вокруг него уже собрались санитары, они обменивались многозначительными взглядами и менялись местами.

Я решил прочесть молитву и попросить Бога проявить капельку милосердия или чего-то такого. Я не силен в молитвах, поэтому бросился на поиски бесплатной Библии. Они тут в каждой палате. Как в гостинице. Я подумал, там отыщутся какие-то подсказки.

Книга нашлась в ящике рядом с кроватью, под моей «Нинтендо» и памяткой для пациентов, где разъясняется «Закон об оказании психиатрической помощи».

Но я опоздал. Они передвигались очень быстро. Если я не путаю, санитар Какой-то еще держал голову Томаса. Он был черный, как и Томас, с выступающими «кирпичиками» пресса, какие бывают лишь у тех, кто часами торчит в качалке, а еще с кривыми желтыми зубами, которые, казалось, выскакивали изо рта каждый раз, когда он улыбался.

Но сейчас никто не улыбался.

Санитар Тот так крепко держал руку Томаса, что у него побелели костяшки пальцев. Это был тощий парень с почти такой же бледной, как у меня, кожей и постоянно склоненной на сторону головой. С его лица не сходило жалостное выражение, он как бы говорил: «Хм, ну и как ты себя чувствуешь?» Но на самом деле он тоже держал Томаса довольно крепко. Томас сопротивлялся, но безуспешно.

Подоспевший на шум санитар Еще Один шел по другую сторону. Он был средних лет, лысый, толстый и потный.

Думаете, я злобствую?

У меня нет привычки смеяться над чужой внешностью. Обычно я на это вообще не обращаю внимания. Но тогда я жутко разозлился. Мне часто бывает противно, когда я вспоминаю о том, что видел в больнице. Я злюсь сейчас и злился тогда, когда смотрел, как Томас изо всех сил старается вырваться, так что даже не замечает, что его любимая футболка с надписью «Бристоль-сити» зацепилась за перила и в ней образовалась огромная дыра.

— Все будет хорошо, Томас. Все будет хорошо, — говорил санитар Тот.

Когда они потащили его вверх по склону, я отложил Библию в сторону. Полпачки «Голден Вирджинии», а потом обед — и то, что в этом заведении называют «нормальной жизнью», возобновилось.

Томаса на обеде не было. Я пошел на кухню, заварил две чашки чаю, положил в каждую по три кусочка сахара и потом, удостоверившись, что никто не смотрит, постучал в дверь его палаты.

— Томас, ты там?

Он не ответил.

— Я принес тебе чаю.

Я чуть приподнял глазок. Томас лежал в кровати, свернувшись калачиком, и сосал палец. Между колен у него была зажата подушка. Рядом на стуле висела разорванная футболка, аккуратно расправленная, а сверху лежала Библия.

Я никогда раньше не видел, чтобы взрослый человек так спал. С виду он казался спокойным. И очень отстраненным. Резинка его тренировочных штанов наполовину прикрывала два круглых кусочка лейкопластыря.

Сам я спал плохо.

Мне стало завидно.

В тот вечер я спросил, может ли кто-нибудь съездить со мной ко мне домой. Я не был дома уже больше месяца, и мне нужно проверить почту. Ну, так, по крайней мере, я сказал им.

Медсестра с велосипедным браслетом отперла главную дверь. Я придержал ее, пропуская вперед медсестру Эту, потому что бабушка Ну называет меня джентльменом.

— Знаешь, Мэтт, достали эти таксисты. Звонят, что уже на месте, а выходишь — никого нет. И так каждый раз.

Если вы знаете Бристоль, то, вероятно, больница «Саутмид» вам тоже знакома. Это не психушка и не сумасшедший дом, или как вы там такое называете. Это обычная больница, но в ней есть психиатрическое отделение. До того как я сюда попал, я не знал, что так бывает. Мы прошли по туннелю, соединяющему желтый дом с остальной частью, и теперь перемещались мимо родильного отделения, где останавливаются такси.

Было холодно, и небо заволокли низкие серые тучи. Но все равно приятно было оказаться снаружи. Медсестра Эта натянула шарф на самый подбородок. Она поеживалась.

— Прости, не знаю, почему я на тебя сорвалась. Ты ведь не виноват.

— Трудное выдалось утро, — подсказал я.

— В каком смысле?

— Ну, не знаю, наверное, из-за Томаса.

Она покачала головой.

— Извини, что так получилось. Наверное, неприятно смотреть на подобные…

— Как он?

— С ним все в порядке, Мэтт.

Мимо нас торопливым шагом прошел мужчина с букетом цветов и огромным плюшевым медведем под мышкой.

— Вы дали ему успокоительное? Или как это называется?

— Э… Я не могу обсуждать пациентов. Я не хочу показаться невежливой, но тебя я тоже ни с кем не стану обсуждать.

Больше говорить было не о чем, но молчание получилось слишком напряженным. Я почувствовал себя неловко, поэтому предпринял еще одну попытку:

— Я здесь появился на свет. Ведь это то здание, где рождаются дети?

— Угу.

— Тогда я родился здесь. И сейчас в первый раз с тех пор попал в больницу.

— Правда? И никаких сломанных рук и ног?

— Нет, ни разу.

Я мог бы рассказать ей, что я часто бывал в таких местах с Саймоном: по субботам мы с ездили в больницу «Френчей», куда он ходил с мамой на занятия по развитию речи, а мы с отцом оставались сидеть в машине и играли в слова.

Обычно я замечал, как они выходили на улицу и шли через парк, а Саймон в это время повторял гласные звуки. Папа притворялся, что ничего не замечает, и тогда я говорил:

— Я вижу кое-что, что начинается на М и на С.

Он нарочно отвечал неправильно: «Э-э, Маркса и Спенсера?» Или: «Дай подумать. Мартышку и слона?» Это было даже не смешно, но у него получалось смешно, или мне так казалось. Я заливался смехом.

Я бы мог рассказать об этом медсестре, но подъехало такси.

— Ну вот, давай проверим твою почту, — произнесла она, берясь за ручку двери.

Я защелкнул ремень, все еще удерживая в памяти воспоминания о том, как мама с Саймоном забиралась на заднее сиденье. Она целовала папу в щеку и спрашивала: