Дорис Лессинг - Бабушки (сборник)

— У тебя подружка есть? — спросил он Руперта.

Фитч сказал, что у него есть невеста и после войны они собираются обвенчаться. Он с гордостью показал Джеймсу ее фотографию.

— Она меня обязательно дождется!

Корабль, покрытый пузырящейся от зноя маскировочной краской, направлялся к гавани Фритауна. Все на борту с замиранием сердца ожидали удара торпеды, однако до порта военный транспорт добрался в целости. Солдатам увольнительных не дали, а офицеров отпустили в город. Босоногие негры-носильщики в живописных лохмотьях волокли на борт ящики продовольствия и цистерны с водой. Вода! Наконец-то! Бойцы напились вволю, обливались свежей водой, смывая морскую соль и пот с обгорелой, саднящей кожи — особенно страдала взопревшая, нежная кожа в паху. В порту Фритауна корабль простоял двое суток. Питание улучшилось: курятина, рыба, фрукты. Солдаты и не подозревали, что существует такое множество разнообразных, прежде неведомых лакомств — папайи, ананасы, дыни, бананы и манго. Ни одного яблока, ни одной груши. От обжорства у многих возникло расстройство желудка.

Вскоре им предстояло еще одно испытание: многие тысячи миль перехода от Фритауна в Кейптаун.

Обшарпанный военный транспорт в сопровождении эскортных эсминцев выскользнул из гавани. На палубе у орудий собрались морские офицеры в белоснежной форме.

— У моряков такой обычай, — перешептывались солдаты.

Загремели выстрелы прощального салюта, печально завыл гудок. Эсминцы пристроились по бокам корабля, и конвой направился на запад, чтобы сбить с толку вражеские подлодки, поджидавшие на южном направлении.

— А если фрицы догадаются? — любопытствовали многие. — Наверняка их подлодки прячутся на всех морских путях.

До самой Южной Америки — бескрайние сизые просторы, мерно катящиеся серо-зеленые валы, побережье Африки исчезает на горизонте… Как представить себе дорогу в океане? мореходный путь? маршрут? коридор?

Изобилие Фритауна подбодрило бойцов, они почувствовали себя в относительной безопасности, к ним вернулось хорошее настроение. Однако изнурительный зной вскоре взял свое. Под навесами на палубах расстелили тростниковые циновки, купленные во Фритауне, но от палящих лучей солнца не спасало ничего. Ждали наступления ночи — лунной или беззвездной, неважно. Главное, что по ночам становилось прохладнее: не холодно, но чуть прохладнее по сравнению с невыносимой дневной жарой. Корабль двигался на запад. Бойцам хотелось, чтобы курс лежал на юг, к цели их путешествия. На западе ждали неведомые земли — Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес… Внезапно штиль сменился волнением на море, и это положило конец шутливым догадкам. Океан вздымал громадные валы, окатывал палубы потоками бурлящей воды. Руперт Фитч не выдержал нового испытания и слег. Его лихорадило, веснушчатая кожа покрылась волдырями. Бедолагу отправили в лазарет. «Все, больше не свидимся», — обреченно подумал Джеймс, остро ощущая свое одиночество.

Солдат больше не заставляли ночевать в трюмах. Бойцы спали на палубе. Сержант Перкинс с остальными сержантами отправились на верхнюю палубу и доложили своим командирам о необходимости перемен. Офицеры спустились на нижние палубы с очередной проверкой и обнаружили, что там некуда ступить из-за скопления тел. Было решено перевести несколько сотен солдат на палубу выше, где разместились сержанты и младший офицерский состав. Взводу Джеймса повезло — они оказались среди перемещенных бойцов. В тесных сержантских каютах — с жесткими койками и иллюминаторами — солдаты почувствовали себя лучше.

Для поддержания должного порядка и соблюдения уставной иерархии правый борт отвели сержантам и младшим офицерам, а левый — нижним чинам. С утра солнце жарило левый борт, а после обеда — правый, но особой разницы это не представляло. Курс все так же лежал на запад. Эсминцы все так же кружили за бортом. Потом налетел шторм, хотя никто из солдат так и не понял, в чем отличие между бурным волнением и штормовой погодой.

— От погодных условий еще ни один лайнер не пострадал, — успокоил их сержант Перкинс.

Оставалась угроза подводных лодок.

На палубах лежали сотни бойцов. Их постоянно лихорадило и мутило, есть они не могли. По утрам их заставляли подняться и стоять у планшира, пока команда уборщиков не смоет ночную грязь с палубы. Как только едкая морская вода стекала за борт, измученные солдаты в изнеможении падали на палубу.

Запасы пресной воды снова подходили к концу. Из этого все быстро сделали вывод, что затянувшийся вояж на запад — попытка уйти от преследования одной или даже нескольких подлодок противника. Бойцы страдали от жажды. Несмотря на жару, многих била дрожь — последствия теплового удара. Пострадавших отправляли в лазарет.

Для того чтобы вынести невыносимое, необходимо цепляться за время: час за часом, минута за минутой… нет, я больше не могу, не хочу, не буду, так больше невозможно, этого не выдержит никто… боль раскалывает голову, сжимает виски, дробно стучит в затылке, перекатывается внутри черепа тяжелым шаром мутной воды… тошнит… ломит кости… саднит ободранная кожа. Многие покрылись кровоточащими язвами, возникшими на месте волдырей, ссадин и царапин. Пострадавших отправляли в лазарет. Дважды в день группы санитаров обходили палубы в поисках особо тяжелых больных. Качка мешала держаться на ногах, санитары пробирались между бессильных тел, устилавших палубу, хватались за планшир и высматривали пострадавших.

И так день за днем, ночь за ночью. А потом кто-то заметил, что курс сменился на юго-восток — и новость моментально облетела весь корабль. Однако же страдания и боль длились так долго, что стали привычной, безнадежной мукой, которая никогда не закончится. На восток повернули? Ну и что? Скоро опять повернут на запад. Добрым вестям не верил никто.

Солнце умерило палящий жар. Штормить прекратило, но качка не уменьшалась. В один из бесконечных дней бойцам приказали строиться, хотя они еле держались на ногах. Муштровать их никто не собирался, однако в Кейптаун следовало явиться в чистом обмундировании, аккуратно выбритыми и подстриженными. На нижних палубах снова появились табуреты цирюльников и ведра пресной воды: брили всех желающих. Многие отказывались, потому что обгоревшая до волдырей кожа щек не переносила бритвы.

Выдачу пресной воды больше не ограничивали: по-видимому, воду экономили из предусмотрительности, на случай долгих блужданий в Атлантическом океане. Впервые за долгие недели известие обрадовало бойцов. Впрочем, это касалось только питьевой воды; для помывки и стирки по-прежнему употребляли морскую.

Солдаты облачились в чистое обмундирование, заскорузлое от соленой воды. На палубах снова высились горы грязной одежды, пропитавшейся по́том, гноем и мочой.