Рафик Шами - Секрет каллиграфа

Позже она часто танцевала для него, когда ему бывало грустно.

Тогда они с Сарой отправились на Прямую улицу, где девочка купила себе эскимо за пять пиастров. Она разрешила и Салману лизнуть лакомство, но запретила откусывать. Так они и стояли на повороте в свой переулок, лизали мороженое и наблюдали за кучерами, грузчиками, лошадьми, ослами, нищими и лоточниками, которые в этот час толпились на Прямой улице.

Наконец, когда от эскимо осталась лишь голая деревянная палочка да приятный холодок во рту, дети заторопились домой. И тут дорогу им преградил рослый мальчишка.

— Я хочу поцеловать тебя, — сказал он Саре, не замечая Салмана.

Та содрогнулась от отвращения.

— Пошел прочь! — закричал Салман, встав между ней и верзилой.

— Уйди, комар, не то раздавлю! — ответил мальчишка, отодвигая его в сторону и хватая Сару за руку.

Но Салман прыгнул ему на спину и укусил за правое плечо. Великан завопил и отбросил его к стене. Тут Сара тоже закричала, да так громко, что привлекла внимание прохожих. Мальчишка скрылся в толпе.

У Салмана кровоточил затылок. Его отвели в аптеку Иосифа, что на перекрестке Кишле. Иосиф закатывал глаза, осматривая место удара, а потом перевязал пострадавшему голову, не взяв с него ни пиастра.

Рана, вообще-то, оказалась пустяковой. Но, провожая Салмана из аптеки, Сара смотрела на него влюбленными глазами. Так они и шли до самого дома, взявшись за руки.

— Завтра я обязательно дам тебе откусить, — пообещала Сара на прощание.

Ему же больше всего на свете хотелось, чтобы она еще хоть раз станцевала только для него одного. Но попросить об этом Салман так и не решился.

А теперь вернемся в ту злосчастную февральскую ночь 1937 года, когда старая служанка Ольга, словно по велению дьявола, появилась в квартире роженицы. Она прибежала в халате и тапочках, чтобы срочно позвать повитуху к своей госпоже, у которой уже отошли воды. Миловидная акушерка, не утратившая к сорока годам свежести лица, вот уже несколько месяцев пользовала болезненную супругу торговца пряностями, получая за каждый визит больше, чем могли бы дать ей и десять семей бедняков. Ольга непозволительно громко кричала, что повитуха хочет бросить ее госпожу в самый ответственный момент, а потом повернулась и, шаркая ногами, побрела прочь, бормоча себе под нос проклятия в адрес «неблагодарной черни». Файза послала ей вслед парочку заклинаний, из тех, что очищают воздух после визита подобных персон.

Однако проклятия старой служанки, как видно, оказались сильнее, потому что настроение у повитухи испортилось еще больше. Две роженицы, да еще и среди ночи — это для нее было слишком. Кроме того, она ненавидела работать во Дворе милосердия.

Муж Ольги, садовник Виктор, помимо всего прочего, дарил ей после каждого посещения полную корзину фруктов и овощей. Чего только не произрастало в саду богачей Фарахов! Сами они, правда, предпочитали мясные блюда, а сладости, овощи и фрукты пробовали только из уважения к гостям.

Ходили слухи, что загорелый, жилистый садовник и рано овдовевшая повитуха состояли в любовной связи. Действительно, Виктор выглядел гораздо моложе своих шестидесяти лет. Ольга же, напротив, уже состарилась и вечером добиралась до постели только для того, чтобы уснуть. В саду стоял небольшой павильон для экзотических растений с выходом непосредственно на улицу. Поговаривали, что там садовник и принимает своих многочисленных любовниц. Он якобы даже угощал их плодами одного бразильского дерева, от которых женщины совершенно теряли голову. Однако Халима любила садовника уже за то, что он один мог ее рассмешить.

В то холодное февральское утро повитуха, видя, что возни с молодой роженицей предстоит еще много, тем не менее оставила ее и поспешила в богатый дом. У ворот Двора милосердия женщину попыталась задержать соседка Файза.

— У Мариам девять жизней, как у кошки. Так просто она не умрет, — заверила соседку повитуха.

Этим она хотела успокоить и свою совесть. Потому что вид роженицы, которую Халима оставила на грязном матрасе, как и всего того, что ее окружало, оставлял желать лучшего.

Файза отпустила повитуху и проводила ее глазами, пока та не свернула направо, в направлении церкви Булос. Именно там и находился дом Фарахов.

Утро уже занималось, но пыльные фонари в переулке Аббара еще горели. Файза вдохнула свежего воздуха, собрала длинные черные волосы в конский хвост и снова поспешила к своей подруге Мариам.

Роды были тяжелыми.

Когда около восьми утра Халима снова заглянула в маленькую квартирку во Дворе милосердия, Салман уже лежал, завернутый в старые платки. От повитухи пахло водкой. Заплетающимся языком она сообщила Файзе радостную новость: у Фарахов родилась чудесная девочка. Потом, бросив взгляд на Салмана и его мать, еще раз прокряхтела Файзе на ухо: «Кошки так просто не умирают» — и, пошатываясь, удалилась.

На следующий день каждый из жителей переулка получил в подарок по фарфоровой миске с розовыми конфетками из засахаренного миндаля. Все молились о здоровье и счастье новорожденной дочери Фарахов Виктории. Супруги якобы долго не могли прийти к согласию по поводу имени ребенка и в конце концов согласились на вариант, предложенный повитухой. Угощение также запомнилось, и еще много лет спустя люди называли девочку Виктория Засахаренный Миндаль. На рождение ее братьев Георга и Эдварда отец уже не дарил соседям никаких сладостей, вероятно, потому, что в переулке пронесся слух о связи жены Фараха с его младшим братом. Злым языкам не давал покоя тот факт, что оба мальчика сразу после рождения обнаружили поразительное сходство с дядей, бравым золотых дел мастером, и так же, как он, косили.

Но это случилось позже.

Мать Салмана не умерла при родах, однако несколько недель пролежала в горячке, а когда очнулась, не на шутку испугала домашних. Женщина то выла, как собака, то смеялась без причины, то бросалась в слезы. Лишь когда к ней подносили сына, она успокаивалась. «Салман, Салман, он Салман», — повторяла она, имея в виду, что младенец получился здоровым и спокойным. И вскоре окружающие стали звать мальчика Салман. [4] Салман — по-арабски «мирный», «тихий».

Отец, бедный слесарь, сразу возненавидел ребенка, из-за которого его жена потеряла рассудок. В конце концов он запил. От дешевой водки отец Салмана делался злым, в противоположность мужу Файзы Камилю, полицейскому, который, нализавшись, всегда орал песни, пусть ужасным голосом, зато в прекрасном настроении. Камиль утверждал, что каждые сто граммов арака избавляют его от килограмма смущения, а после нескольких стаканов он становится беззаботным, как соловей. Файзе нравилось пение мужа, хоть и фальшивое, зато исполненное поистине пламенной страсти. Иногда она даже подпевала ему. Салману их дуэт казался странным. Как будто ангел, нанявшись свинопасом, решил подпевать хрюканью своих подопечных.