Шарль Левински - Геррон

Делегаты полагали, что они сами выбирают путь по городу, но при этом экскурсия была схореографирована как балет. И направлялась совершенно незаметно.

— Вытяните карту, любую, — говорит фокусник. А в конце у вас в руках всегда оказывается именно та, которую он для вас подготовил. Они следовали дорожным указателям, которые были расставлены всюду. Красиво вырезанные и расписанные «К кофейне», «К парку», «К игровой площадке». Как будто в Терезине кому-то нужны дорожные указатели «К санобработке от вшей», «К сортиру», «К поезду на Освенцим».

Два дня назад мы достали эти таблички из хранилища и сняли для фильма. Успешные номера повторяют на бис.

Представителей Красного Креста, надо сказать, тоже нетрудно было обвести вокруг пальца. Ремондо, который научил меня фокусу с яйцами для «Голубого ангела», рассказывал, что для своего номера высвобождения из пут он предпочитает вызывать из зала в качестве ассистента какого-нибудь умника. Потому что таких легче всего провести. Кто убежден, что его не обманешь, попадается на первую же удочку. То же было и с делегатами Красного Креста.

Им даже в голову не пришло, что все те милые учреждения, которые им показывали — аптека, мясная лавка, музыкальный павильон, — лишь кулисы, установленные на один этот день. Они бы не додумались, что можно иметь банк и банкноты, но не иметь денег.

Рам даже позволил себе собственную шутку. Господин директор банка Поппер получил портсигар, наполненный сигарами, и должен был предлагать их делегатам. Именно Поппер, отсидевший четыре недели в карцере как раз за курение, запрещенное здесь. По доносу Хайндля, самого коварного из всех эсэсовцев. Во время визита Красного Креста Поппера возили по Терезину на «Мерседесе». И за рулем сидел Хайндль. Потом в офицерском клубе они покатывались над этим со смеху. Могу себе представить. Этот шум послепремьерного празднества, когда сценическая лихорадка уже позади и все почти-катастрофы находишь смешными.

То была и впрямь хорошая инсценировка. «С любовью к деталям», как было бы написано в театральных рецензиях. Повесить на здание вывеску и одним этим объявить его школой, хотя никакой школы там и в помине не было, — до такого надо додуматься. И таких «школ» у нас было сразу две. Одна для мальчиков, другая для девочек. Потому что педагогически это гораздо правильнее. Правда, во время визита Красного Креста обе школы были закрыты из-за каникул, к сожалению, к сожалению. Делегаты не вдавались в расспросы.

Но спокойно могли бы и спросить. Не важно о чем. Ответы были все наготове, горячие, только со сковородки. Эпштейн зубрил цифры так, что голова у него дымилась. Фальшивые цифры, разумеется, но если их сложить, получался правильный результат. Рам хороший счетовод.

И хороший режиссер. Одной из самых трудных в кино является съемка проездом камеры, где всегда в нужный момент в кадре появляются нужные люди. С этим он справился. Было прекрасно организовано. В столовой — как раз, когда вошла делегация, — накрывали на стол. Из пекарни — именно в тот момент, когда они свернули за угол, — привезли и выгружали свежий хлеб. В общественном клубе точно к их прибытию начался финал «Брундибара». Все было готово и началось по сигналу.

«Брундибар». Хорошенькие детки всегда оказывают на публику сильное воздействие. Представители Красного Креста были от них в таком восторге, что один из них сказал Раму: «Этот чудесный детский хор вам ни в коем случае нельзя разъединять!» Рам им это обещал. И сдержал слово. Весь хор он отправил в Освенцим на одном поезде. Подрастающих всегда достаточно. Для фильма мы как раз только что сняли сцену из «Брандибара». Тот же самый финал, только с новым составом. Я и сам был задействован в тот лакировочный день — с «Каруселью». Если бы они вошли, я должен был в этот момент запеть песню Мэкки-Ножа.

Таково было указание.

Но до нас тогда так и не добрались.

«Карусель», как и фильм, находится в ведении Отдела организации свободного времени. Который, в свою очередь, подчиняется совету старейшин. А тот подчинен Раму.

Организация свободного времени. Слово из гетто, которое должно просто таять на языке.

Свобода. Время. Организация.

Мы здесь все жутко свободны, в Терезине. Свободны обзавестись вшами. Свободны сдохнуть с голоду. Свободны получить дизентерию и изойти в сортире кровавым поносом. В этом нам никто не дает никаких предписаний. В этих вопросах мы можем вести себя, как нам заблагорассудится. Время у нас тоже есть. До ближайшей болезни. До ближайшего эсэсовца в дурном расположении духа. До ближайшего транспорта. И все это мы можем организовать. И даже должны организовать. Художественно. Потому что Рам хочет что-нибудь вписать в рубрику «Культурная деятельность», а рубрика — важная часть в его счетоводстве. В которой и я занимаю свое место после запятой.

На второй мой день в Терезине меня позвали в Магдебургскую казарму. К д-ру Хеншелю. Приятный пожилой господин с печальным ртом. Влажные глаза за круглыми очками. Как будто он вот-вот заплачет. Костюм-тройка с галстуком. Очень корректный. Говорит тихо и глядит при этом мимо тебя. Но он знает точно, чего хочет. Раньше — в старые добрые времена , как это всегда называл Отто, — он был преуспевающим адвокатом. Теперь он член совета старейшин.

— Я руководитель отдела организации свободного времени, — представился он. Тогда я услышал эту формулу впервые. — Я распорядился приписать вас к моему отделу, потому что нам нужны такие люди, как вы. Вы у нас поставите на ноги кабаре.

— Нечто такое, как в Вестерборке?

Он ответил не сразу. Это у него такая манера: он берет себе время основательно все обдумать, прежде чем сказать. Наверное, приучился к этому в свои адвокатские времена. В конце концов он отрицательно покачал головой:

— Постановка задачи несопоставима. Мы здесь не пользуемся такой поддержкой, к какой вы привыкли там. Но таково желание коменданта лагеря, чтобы в принципе культурная деятельность происходила. Значит, вам придется здесь… — он подыскивал подходящее слово. Когда он раздумывал, его глаза за стеклами очков щурились. — …больше импровизировать, чем там. Развивать собственную инициативу. Но вы научитесь.

Я научился. Самое позднее в тот день, когда нам выделили для представлений чердак.

— «Карусель», — сказал д-р Хеншель. — Как вам такое название?

«Карусель». Вероятно, мой последний ансамбль. Если война не закончится в самое ближайшее время. Союзники стоят в Брюсселе, сообщает устное радио.

Брюссель так далеко отсюда.

— «Карусель» так «Карусель» , — сказал я.

Тогда, вначале, я думал, что все-таки будет так же, как в Вестерборке. Кабаре как блатное местечко, которое защитит от транспорта на восток. В Вестерборке это не сработало в моем случае из-за вонючего поноса. Вонючий понос. Моя голова опять автоматически производит неудачные шутки. Теперь директором театра буду я. Макс Эрлих и Вилли Розен в одном лице. Поставлю «Струнный квартет», решил я. В первой же программе. Буду играть ту самую роль, которую мне не дали в Вестерборке. Верный номер с верным смехом. Несколько скетчей, несколько песен. Переключить людей на другие мысли.