Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение

Не следует думать, что неприятности, которые вы себе причиняете этим протестом, могут уменьшить или хотя бы перераспределить количество зла в мире. Все это глупости. Количество зла в мире — не константа. Если к страдальцам прибавятся 50, 500 или 5000 человек — страдальцам легче не станет. Точно так же неисполнима, скажем, мечта Чехова из хорошего, в сущности, рассказа «Дом с мезонином»: «Возьмите на себя долю их труда. Если бы все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, который затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, то на каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день». На каждого из нас приходилось бы ровно столько же, потому что человечество трудится не ради удовлетворения физических потребностей, а чтобы угнетать других или занимать себя. Физические потребности вообще никого не волнуют. В СССР стали трудиться все, включая сестер Волчаниновых, а труд только все прибывал и прибывал. Своим дискомфортом вы не облегчите чужой, и даже если всех протестующих посадят, сидящим не станет от этого легче. Напротив, на их долю будет приходиться меньше хлеба и сахара. А когда я читаю данные одной такой организаторши протестов в «ЖЖ», я хватаюсь за пистолет: «Активистка оппозиции. Феминистка, вегетарианка, анархистка, защитница животных, асексуалка, чайлдфри». Плевать на то, что она чайлдфри, это безумие и вдобавок фашизм, об этом мы не дискутируем, потому что эдак можно додискутироваться до оправдания людоедства. Если кто-то любит животных больше, чем детей, то и на здоровье. Ниже она еще пишет, что не очень любит вип-персон, так что разбираться с этим сознанием, искалеченным завистью, вообще не следовало бы. Нас интересует другое — «гражданская активистка». Что она делает? Собирает подписи. Асексуалка собирает подписи. Честное слово, если бы она трахалась, толку было бы больше, потому что, пока люди заняты сексом, у них по крайней мере нет времени на взаимное мучительство, а каждый асексуал, в особенности гражданский активист, добавляет во Вселенную луч ненависти и тем портит атмосферу. Какая она, в жопу, гражданская активистка? В чем ее гражданская активность? И ведь она считает себя вправе задевать приличных людей и уважает себя выше крыши — за что? За подписи? Вы хотите быть, как она? А по-другому все равно не получится.

Поэтому при закрытых дверях! Закрытых, сволочь! Наедине с собой! Раздеваемся до белья. Заворачиваемся в холодную мокрую простыню. Выходим на середину комнаты. Встаем на одну ногу. Стоим на одной ноге! Пять минут, ни минутой меньше, стоим на одной ноге! Ласточкой, журавлем, подняв колено — как хотите, только чтобы на одной и на середине комнаты, чтобы ни за стену, ни за мебель не держаться. Подпрыгивать разрешается. Опустил вторую ногу — начинаешь сначала: гражданский протест, non penis caninus!

Постоял? Теперь на другой.

Пять минут! Ни секундой меньше! По часам!

Вот смотрите: голый взрослый (хочется надеяться, что взрослый), завернутый в мокрую простыню человек среди комнаты стоит на одной ноге.

Но в этом все-таки больше смысла, чем в асексуальном собирании подписей, в одиночных пикетах на Житной и в публичных заявлениях типа «Не забудем, не простим».

Результат один, а позора гораздо меньше.

И вдобавок, очистив свою совесть, вы по крайней мере можете не спрашивать себя всю следующую неделю, придут ли за вами. За вами не придут. Кому, на хер, нужен идиот в мокрой простыне на одной ноге?

Только Богу. Смысл нашей жизни в том, чтобы ему не было скучно, другого нет и неизвестно.

Сегодня у нас довольно простое задание. Нам понадобятся буппи, одеяло, фонарик и иголка с нитками. Я говорю «у нас», но вы всё будете делать сами, а я только расскажу как. Главное — действовать точно по инструкции.

Итак, берите буппи — напомню, что, если вам совсем трудно иметь дело с нематериальным объектом, можно использовать наполненный водой воздушный шар. Можете даже нарисовать на нем печальное лицо с добрыми, но чужими глазами. Так, теперь одеяло. Лучше такое, которое не жалко, а впрочем, к сегодняшнему дню вы уже должны отучиться жалеть вещи. Если еще не отучились, возьмите самое лучшее. Идите в лес. Если леса рядом нет, делайте, как Том Сойер: идите в ванную, но вообразите, что это лес. В конце концов, не такая и разница — в ванной, как и в лесу, вы наедине с собой, вы наги и открыты — но только для себя, потому что мир остался снаружи, за дверью или за опушкой. Не зря выражения «Иди в баню» и «Иди лесом» означают одно и то же. Не страшно, если в квартире кто-то есть. Пусть они там гремят на кухне или шуршат в туалете, пусть включают музыку в комнате и кашляют в прихожей. Ведь и в лесу при всей уединенности есть шанс столкнуться с лесником, грибником или кабаном, и даже в одиночестве вы знаете, что не одни. Да, мы не одни, но ведь это «не одни» может быть и утешением, и угрозой, а то, что так неоднозначно, не может служить опорой. Надо научиться быть одному, когда ты не один. И вот за этим вы идете в ванную — очевидно же, что в лес никто не попрется, если можно в ванную. В другой главе мы бы вас за это укорили, но сейчас не станем. Идите в ванную с буппи и одеялом. Не забудьте включить свет, он нужен обязательно: во-первых, без него, как известно, вы не сможете погрузиться во тьму, а во-вторых, не сможете прочесть, что делать дальше.

В самом деле, что можно делать в ванной с одеялом и воображаемым воздушным шаром с воображаемой водой внутри? Да хотя бы и с настоящим шаром… Кстати, интересно, что бы вы придумали. Даю вам 15 минут — поэкспериментируйте.

………………………………………………………………………

Итак, прошло 15 минут. Половина из вас уже храпит, забравшись в ванну, укрывшись одеялом и подложив буппи под голову. У них все будет хорошо. При таких невозмутимости, неизобретательности и нелюбопытстве — обязательно все будет хорошо. А деньги? Зачем им деньги? Пусть они им приснятся. Мы же будем работать с остальными — с теми, кто сделал из одеяла домик и поселил туда буппи; с теми, кто соорудил себе рыцарский плащ и сражается с наполненным водой резиновым драконом; с теми, кто с фонариком в зубах изображал поезд в тоннеле. Короче говоря, садитесь — хотите, на пол, хотите, в ванну — и зашивайте себя в одеяло. Вместе с буппи, да, одному очень страшно. Зашили, сидим, светим фонариком, читаем — как в детстве. Когда пришли взрослые, и выключили свет, и отобрали книгу про Уленшпигеля, потому что лежа читать — глаза портить, потому что в школу завтра не подымешь тебя, и кошмары приснятся потому что. И они там снаружи смотрят, не появится ли у тебя под дверью полоска света, поэтому надо сделать себе герметичную нору из одеял и подушек, достать из-под матраса фонарик, и уже тогда можно. А книга — книга лежит возле кровати прямо на стуле, который служит тумбочкой. Почему, если читать ночью нельзя, почему ее не прятали, не уносили к себе? Сначала мне казалось, что это взрослые забыли или не догадались. Потом — что они полагаются на мою честность: раз сказано, что нельзя, значит, нельзя. Поэтому пространство под одеялом приходилось делить не только со страхом быть пойманным, но и со стыдом — не ослушания, а обмана доверия. Это было хуже наказания, потому что, когда тебя наказывают, ты вроде как потерпевший, а потерпевший в чем может быть виноват? Впрочем, стыд забывался после двух уже страниц, а утром от него оставалась неясная, слегка колеблющаяся, как занавеска в летний полдень, сиреневатая тень, достаточно прозрачная для того, чтобы немного другими глазами смотреть на привычный мир, при этом не давая себе зарока больше так не делать.