Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы

На ровной чистой поверхности снега кто-то написал «Женечк», последнюю букву то ли не дописали, то ли туда упал ком снега с большого дерева неподалеку. Я дописала «а» и вспомнила надпись, которую сама сочинила, написала специальными текстильными фломастерами на новой футболке и подарила месяца три назад Виноградову — просто так, без всякого праздника. Я писала черным на майке горчичного цвета, текст придумала на английском языке, получилось просто великолепно. Буквы в каждой следующей строчке были все меньше и меньше:

Not now

A bit later

Maybe tomorrow

Or in some other life…

Магия восприятия надписей на английском языке… Причем и для тех, кто знает его, и для тех, кто — нет… Попробуй переведи на русский — тоже ничего, но как-то проще, не так весомо и загадочно:

Не сейчас — чуть позже — может быть, завтра — или в какой-нибудь другой жизни…

Получается, я подписала эту майку — для себя… Действительно — когда-нибудь, в другой жизни. «Когда я буду кошкой, на-на, на-на!», напевает Варька строчку из мимолетного шлягера в ответ на мои беспомощные призывы: «Ты когда уберешь этот кукольный бардак на полу?» «Ты когда начнешь пить, как нормальный человек, а не как кактус в пустыне?» «Ты когда будешь засыпать, как обычный ребенок, а не как птенец филина — с первыми петухами?»

Я стала сильнее мерзнуть. И подумала, что с удовольствием сейчас допила бы вино, которое Женя мне налил на кухне. Чудесное красное вино, терпкое, ароматное. Я вспомнила, как Саша… Опять Саша? Ну а что же мне еще вспоминать, если я столько лет была как ниточка за иголочкой! У иголочки-то, правду сказать, этих ниточек разноцветных ой как много было… Такой узор причудливый за годы получился — любви, встреч, расставаний, увлечений, ошибок. И только я — надежная, крепкая ниточка — покорно ждала, когда же опять настанет мой черед, мой выход, моя линия в чужом затейливом рисунке.

А вспомнила я, как в Турции Саша Виноградов стал напиваться до свинского состояния, а я этому помешала. И тогда он затосковал. Пытался кормить с Варькой кроликов салатными листами и морковкой, их специально оставляли на роскошном шведском столе, и целыми днями изнывал, глядя на Средиземное море и с отвращением листая «Бесов».

Книжку он взял то ли из протеста, ощущая, что не может уже бороться с пустотой, то ли в виде особого кокетства: «Ну-ка, люди, много ли на отдыхе найдется среди вас охотников до Федора Михайловича и его мрачных настроений?» Или чтобы показать мне — вот ты, дура, читаешь с удовольствием бред собачий, всякие там журналы и детективы никчемные, а я — давлюсь, но читаю Достоевского.

Однажды я смотрела на небритого, смурного, недопившего Сашу, и у меня пронеслась мысль, я не смогла ее остановить, хотя и ужаснулась ей: «Господи, как я хочу встретить кого-то другого…»

И теперь получается: я же просила Господа о встрече с другим человеком. Просила для себя, Господь решил начать с Саши. Но, может быть, иначе и не получится? Иначе я и не оторвусь от него? Хорошо бы, моя встреча состоялась еще в этой жизни, а не когда я стану кошкой или цветочком.

До самого последнего дня нашей жизни с Сашей мне казалось, что я ему очень нужна как женщина. Я была не подготовлена его мужским равнодушием или охлаждением — их как будто и не было. Но уж кому-кому, как не мне, было знать, что первая же женщина, которая предложит Саше что-то новенькое, уйдет с ним. Надолго, накоротко ли, но новизна ощущений победит привычку — другая кожа, другие запахи, другого цвета волосы, сквозь которые Саше надо продраться к лону наслаждения, забыв обо всем.

Я бродила-бродила по дорожкам, пытаясь согреться движением, и представляла — какой прекрасный, наверно, этот сад весной и летом… Как странно — я прирожденный садовник, у меня великолепно живут цветы — из семечка вырастают коллекционные экземпляры. Я обожаю все, связанное с землей. Вот только земли у меня нет. Все было не до того. Когда подумаешь — четырнадцать лет с Виноградовым и без него — становится страшно. А пронеслись они как-то совершенно незаметно.

Сначала я просто любила. Мы встречались, расставались, всё было прекрасно и внове. Где-то на второй или третий год я поняла, что хочу выйти за него замуж, но я боялась его спугнуть, услышав от него несколько реплик на этот счет. Потом мы расстались на год. Затем опять был медовый год. Вдруг Саша резко захотел ребенка. Варька, так же, как и тот малыш, который сейчас потихоньку рос у меня в животе, почему-то не зачалась сразу. И Саша тоже нервничал и сердился.

Когда Варька появилась внутри меня, он уже не был готов к мысли об отцовстве. Пропал на два месяца, потом появился с извинениями и признаниями. Поскольку в ожидании ребенка удовольствия желательно очень ограничивать, ему пришлось искать их где-то в другом месте. Но он исправно мне звонил и справлялся о моем здоровье, доводя меня до тихой истерики. Он даже отвез меня в роддом. Я спросила его, пока мы ждали в приемном покое:

— У тебя кто-то есть?

— Посмотри на себя, кенгуру!

Он хотел пошутить, но я расстроилась — еще бы, мне так хотелось услышать какие-нибудь хорошие слова за два часа до родов…

После родов Саша появился, только когда смирился с тем, что мальчика не получилось — Варя уже вовсю улыбалась и гукала.

И я все ждала, что Саша сделает мне предложение. И когда ходила беременная, и когда родилась Варька, и когда она стала подрастать, оказалась внешне очень похожей на Сашу, и он сам, как мне казалось, полюбил дочку. Я думала: «А что еще-то нужно для счастья? Вот есть я, вот Варя, мы так его любим, и он нас как будто — тоже. Почему же, почему?..»

Мои размышления прервал посторонний звук. Я увидела, как из гостевого дома вышел мужчина. По силуэту мне показалось, что это Толя Виноградов. Я не могла понять, хочу ли я с ним разговаривать — о чем, зачем… Лишь бы не думать о Саше и всей моей глупой с ним жизни? Стоит ли для этого говорить с другим. Но мне не пришлось выбирать. Он тоже увидел меня и пошел прямо ко мне.

Наверно, он заметил меня еще из окна. Неужели для этого вышел? Подойдя ко мне, он, ни слова не говоря, протянул платок. Я засмеялась:

— Да я больше не плачу. Спасибо.

— А что же вы делаете ночью, одна, в чужом саду?

— В чужом заснеженном саду… — я посмотрела на Толю. Хотела договорить стихи: «следы чужие полустерты…» Но не стала. Хватит, наговорилась уже за свою жизнь стихов тому, кому они оказались совсем не нужны.

Я смотрела на него, и мне вдруг остро захотелось, чтобы он опять близко подошел ко мне и спрятал меня в своих объятиях. Он не подошел и не спрятал. Он сказал:

— Вы романтичны. Наверно, любите стихи?

Я не поняла, иронизирует ли он, взглянула повнимательнее, но в темноте глаза было не разглядеть.