Вячеслав Кураш - Ускользающая по волнам

Воспоминания тёплой волной нахлынули на неё, обжигая сознание и согревая всё тело изнутри. В памяти ожили давно забытые лица. Перед глазами вспыхнул тёплый домашний очаг, запыхтел чайник на плите. И вдруг ей стало как-то неуютно и одиноко на этом голом скалистом утёсе. И её, точно магнитом, потянуло туда, к ним, домой.

Не раздумывая, она бросилась к лестнице, спустилась с утёса, вернулась в дом, чтобы переодеться и взять кредитку с деньгами, позвонила на вокзал, забронировала одно место на вечерний поезд до Стамбула и заказала такси.

На вокзал она прибыла незадолго до отправления. За щедрые чаевые носильщики помогли ей погрузить багаж и сесть в вагон. Поезд отправился строго по расписанию, и она навсегда покинула Кумкале.

В это время по северной дороге под проливным дождём, в драном грязном рубище, с огромной дорожной сумкой через плечо и тубусом в огрубевших заскорузлых руках, заросший и давно не бритый, изменившийся до неузнаваемости, изнеможённый долгими скитаниями и мытарствами, он входил в Кумкале. Было уже совсем поздно. Город казался вымершим. Он прошёл по пустынным обезлюдевшим улицам, на которых не встретил ни единой живой души, и, не задерживаясь в городе ни на минуту, по южной дороге направился к особняку, туда, где жил всё последнее время до своего бегства, туда, где бросил её.

Когда он добрался на место, было уже глубоко за полночь. Ни в одном окне не горел свет. Дом был погружён в ночной полумрак. Он долго стучал и трезвонил, но никто не ответил. Дверь оказалась незапертой, и он вошёл в дом. В доме никого не было. Дом был пуст. Не очень-то заботясь по этому поводу, он перекусил тем, что нашёл в холодильнике, и, скинув мокрые лохмотья, завалился спать, убаюкиваемый барабанящим по окнам дождём.

С первыми лучами рассвета он встал с постели и поспешил на террасу. С террасы открывалась впечатляющая панорама штормового моря. До ушей доносился оглушительный рёв прибоя. Тяжёлое свинцовое небо, нависавшее над самой головой, казалось, вот-вот обрушится и раздавит всё живое под собой. Ледяное дыхание моря острыми иглами впивалось в кожу, судорогами пробегая по всему телу.

Он стал всматриваться в штормовой горизонт, но ничего, кроме бушующих волн и низких клубящихся облаков, он не видел. Он был в полном отчаянии. Грубо выругавшись, он вернулся в дом, достал из своей дорожной сумки рукопись, пробежал глазами последние строки, предельно сосредотачиваясь на прочитанном, заставляя работать мысль. Но мысль не работала. Это был конец.

Он больше не мог вынести эту невыносимую муку. С тех пор, вот уже больше года, как он покинул Кумкале, он не написал ни одной строчки, не создал ни одного полотна. Да, это был конец.

Не раздумывая, он выхватил из сумки огромный охотничий африканский скинер с каплевидным шероховатым дамасским клинком серого оттенка, имеющим фальшлезвие на скосе обуха и острый крючок для вспарывания брюшины, и, крепко сжимая клёпаную берестяную рукоять, резким движением решительно направил его взлетающим остриём себе в горло. Но в последний момент, когда оставалось сделать завершающее усилие, его рука дрогнула, и он замешкался. Ему показалось, что где-то вдалеке, среди бушующих волн, мелькнул слабый, еле заметный отблеск. Он выпустил из рук скинер, схватил сумку и тубус и устремился на террасу.

По самому краю горизонта, рассекая огненным хвостом чёрные волны, скользило призрачное мерцание и ускользало вдаль, бесследно рассеиваясь в штормовой пелене. Повинуясь гипнотическому влечению, он бросился за ним. По тропе он быстро спустился на пляж и, увязая в мокром рыхлом песке, стараясь не упускать из виду призрачное мерцание, побежал вдоль полосы прибоя.

Вдруг на некоторое время мерцание замерло, озаряя всё вокруг слабым, еле заметным струящимся светом. Возбуждённый и взбудораженный, он тоже замер, не в силах оторвать глаз от чарующего мерцания. Мягкий полупрозрачный свет мерцания согревал изнутри и вдохновлял. Руки сами потянулись к рукописи. Но в тот же миг мерцание, точно гаснущая звезда, вспыхнуло и погрузилось в пучину бушующей стихии. Раненым зверем он заметался по пляжу, яростно рассекая кулаками холодный воздух. Он долго бесновался, но мерцание так и не вынырнуло из морской пучины. Да, это был конец.

Впереди возвышался огромный восьмидесятиметровый утёс, к вершине которого вела вырубленная в скалистом склоне отвесная лестница.

Вот и всё, это конец, подумал он и обречённо шагнул на ступени.