Дмитрий Хоботнев - Мост

Кому-то не нравилась эта скрытность, кем-то она воспринималась спокойно. Но так или иначе, вопросы скоро стихли, и старик получил право родиться в нашем городе заново, ведя свою нехитрую биографию с того июльского утра, когда я проснулся, разбуженный хлопком двери.

В чем же суть рассказа, спросите вы? Кому могут быть интересны серые пятиэтажки захолустья, собаки, сплетни, рожденные скукой, мелочная ненависть автора?

Но не спешите…

…Мой отпуск подходил к концу. Близилась осень. Вот уже неделю стояла мерзкая дождливая погода. Дома, в кубышке, лежала с таким трудом собранная сумма, которую решено было не тратить. Я надеялся, что рано или поздно мне все-таки что-нибудь подвернется. То происшествие было совершенно забыто, но ненависть, однажды поселившаяся во мне, так никуда и не делась.

После той встречи в подъезде я еще два раза сталкивался со своим врагом во дворе. Толком уже не понимая причин своего чувства, я смотрел на него огненным взглядом, стараясь вложить в него дополнительно презрение и насмешку. Старик больше не пытался здороваться со мной, он лишь смотрел в мои глаза, и лицо его принимало печальное выражение: печальное и как — будто немного виноватое. В те мгновения мне казалось, что он знает причину ненависти, и я испытывал тяжелое наслаждение от подобной мысли.

В тот день я сидел одиноко за столиком пивной, флегматично листал скучнейшую газету и хмуро прислушивался к стуку дождевых капель. На всем лежал отпечаток серости и тоски. Даже пиво, стоявшее передо мной, казалось, приобрело какой-то невыразительный тоскливый вкус.

Я уже собирался уходить, когда открылась дверь, и в пивную вошел старик. На его лице читалась растерянность. Сколько я помнил, он никогда раньше не удостаивал этот зал своим посещением. Собака, с которой он никогда не расставался, должно быть, осталась у входа. Меня старик сперва не заметил, так как я спрятался за газетой, размышляя, каким ветром его сюда занесло.

Час был ранний. За исключением меня в пивной сидели только два человека: вдребезги пьяные сантехники, находящиеся, как и я, в заслуженном отпуске. Они, бодро жестикулируя, что-то обсуждали, не обращая внимания ни на меня, ни на вошедшего старика, который, по- топтавшись нерешительно у прилавка, купил стаканчик портвейна и, к моему удивлению, уселся за мой столик, прямо напротив меня, хотя добрых пятнадцать столиков стояли свободными.

Я опустил газету, и наши взгляды встретились. Если бы он держал свой стакан в руке, то непременно уронил бы его. Я заметил, что первым его побуждением было встать и уйти куда-нибудь. Но он быстро совладал с собой и, грустно улыбнувшись чему-то, отпил вина, причем рука его почти не дрожала. Так как я не собирался вступать в диалог с этим человеком, мне ничего не оставалось, кроме как уткнуться в газету и сделать вид, что старика не существует, в то же время мысленно проклиная неприятное соседство.

Вдруг он что-то сказал, и голос этот был очень странным. Я поднял голову.

— Простите…

— Он умер, — сказал старик, глядя не на меня, а на дождь за окном.

Ничего не поняв, я предпочел промолчать.

— Он умер… Понимаете? — повторил старик.

— Кто умер? — спросил я, отложив газету и закуривая. Я старался, чтобы вопрос этот прозвучал с вежливым безразличием.

— Мой пес, — ответил старик. — Ему было пятнадцать лет. Я называл его Другом… А теперь он умер…

Старик не плакал и не жаловался, он просто констатировал факты.

Много бы я сейчас дал, чтобы слово, произнесенное мною тогда, не было услышано.

— Бывает, — сказал я и усмехнулся.

Он как-то непонятно посмотрел на меня, точно видел впервые, и отпил еще портвейна.

— Да… Бывает… — сказал он медленно, — собаки умирают… люди умирают… всё умирает… Но он слишком тяжел для меня.

Я молчал. Ждал. Я видел, что в душе старика что-то происходит.

— Помогите мне его похоронить, — выдавил из себя старик, и я понял, чего ему это стоило — унизиться до просьбы к ненавидящему тебя.

То, что случилось потом, называйте сами. Я не могу и не хочу давать этому название. Должно быть, мне почудилось, что настал удачный момент для мести.

— Нет. Не помогу, — раздельно, почти по слогам произнес я и, бросив окурок в недопитое пиво, ушел. В моем уме щебетало какое-то идиотское торжество.

Я вспоминаю тот день и те ощущения. Мне казалось тогда, что это был лучший день в моей жизни. Я стоял на балконе, злорадно глядя, как старик, шатаясь под тяжестью большого мешка, бредет к пустырю, как он возвращается за лопатой. Я представлял, как он копает яму под хлынувшим с внезапной силой дождем, как трясутся немощные руки, опускающие в яму мешок…

Он вернулся лишь через четыре часа: жалкий, мокрый человек, похоронивший того, кого он называл Другом…

В ту ночь я спокойно спал, и в следующую, и таких спокойных ночей было семь. Я даже не видел, когда его увезли в больницу, меня не было дома. В тот же день он и умер. Пневмония. Я не обрадовался его смерти, не до такой степени я плох. Но, не скрою, мелькнула мысль, что квартира вновь свободна и, возможно, наконец достанется мне, столько из-за нее выстрадавшему.

Отпуск кончился. Я работал. Ходил в пивную по выходным. О старике я забыл, но регулярно покупал газету с объявлениями.

Два дня назад ко мне по почте пришла бумага.

Старик завещал мне эту квартиру. У него не было ни единого родственника или друга. Всех их заменял старый пес, про смерть которого я сказал: "Бывает".

Я не знаю, как обозначить то, что я чувствую. Я не могу судить себя: мне кажется, что я к себе слишком мягок. Он мог найти во мне умершего Друга, а нашел убийцу.

Мои мысли путаются. Сбылась мечта… Квартира… Будь она проклята! Старик отомстил мне своим добром. Как он отомстил!

Я не могу умереть и в то же время не могу жить с этим. Вокруг захолустье, но захолустье отныне и в моей душе.

Мне осталось только одно: грязная пивная, в которой я постараюсь хоть ненадолго забыть обо всем.

16.01.2003- 23.01.2003.

Это было очень давно. Мы жили на окраине, и коровы ходили прямо по улицам, оставляя после себя характерные следы. Я вел тогда размеренную жизнь бездельника и нимало не беспокоился, так как родителям это нравилось. Как у всякого бездельника, у меня возникали порой разные мечты. Чаще всего я мечтал о вечной жизни, о красавице соседке и о походе на озеро. Все это было очень важно, но трудновыполнимо. Труднее всего было попасть на озеро, потому что на то существовал суровый и недвусмысленный запрет со стороны родителей. Общаться же с красавицей соседкой и вечно жить мне никто не запрещал, и озеро постепенно всецело завладело моими мыслями, тем более, что оно находилось недалеко от дома, в котором мы жили. Когда коровы паслись на берегу, я из своей комнаты слышал их скорбное пение и завидовал их независимости. Мне же оставалось только глядеть в окошко на узкую полоску воды и кусочек обрывистого берега. Больше ничего увидеть было нельзя, потому что вокруг озера росли деревья. Озеро почему-то называлось Белым, хотя ничего белого я в нем не замечал. Будь моя воля, я назвал бы его Небесным, потому что оно всегда было цвета неба: ночью — лиловое, на закате — красное, а в дождливые дни становилось серым. Я долго размышлял о неправильности названия, понимая, что без оснований название никто давать не станет, и страшно мучился при мысли, что разгадка скрыта за деревьями, словно с целью подразнить меня — опутанного паутиной запретов бездельника. Я до того дошел в своих переживаниях, что начал думать: озеро специально создано портить мне жизнь, и не будь его, наступила бы эпоха беспросветного счастья.