Василий Ливанов - Люди и куклы (сборник)

Рука в коричневой перчатке по-прежнему крепко поддерживала за руль помятую машину. Велосипедист был одет, как одеваются все велосипедисты. Твидовый пиджак, брюки-гольф, заправленные в толстые шерстяные носки, грубые ботинки. Конец длинного шарфа переброшен через плечо. Кепи с широким козырьком, сдвинутое к затылку, открывало чистую и мощную линию высокого лба, рыжеватые усы и округлый подбородок смягчали резко выступающие скулы. На вид велосипедисту было лет сорок.

— Благодарю вас, — отчетливо выговорил он, обращаясь к Наталье Владимировне и неясно произнося букву «р».

— Вы не берете меня в свидетели? — Вопрос Натальи Владимировны прозвучал обиженно.

Велосипедист улыбнулся. Улыбка, открытая, простодушная, мгновенно изменила его лицо. Резкие, суровые линии округлились, от глаз разбежались веселые морщинки.

В его глазах, темных, жгучих, слегка раскосых, вспыхнул озорной огонек.

— Не обижайтесь, пожалуйста. Свидетелей у меня будет предостаточно.

— А как же вы… — Наталья Владимировна указала на помятый велосипед.

— Бог с ним, с велосипедом, — весело откликнулся велосипедист, — погода прекрасная. Это же прелесть для прогулки пешком!

Он притронулся рукой в коричневой перчатке к козырьку кепи, прощаясь.

Наталья Владимировна пересела в закрытый автомобиль.

Когда автомобиль обгонял рабочего в просторной синей блузе, который помогал велосипедисту везти помятую машину, то велосипедист, отвечая Наталье Владимировне, приветливо кивнул ей вслед.

Наталья Владимировна Тарханова — молодая русская актриса — сидела в закрытом автомобиле, откинувшись на упругую кожаную спинку сиденья. Кромов — рядом.

— Я ездила в Жювези смотреть авиаполеты. Это фантастика! Вы тоже ими интересуетесь, Алексей Алексеевич?

— Интересоваться новинками техники входит в обязанности военного атташе.

В окне автомобиля уже проплывали центральные улицы и площади города.

Потом велосипедист напишет сестре из Парижа: «Насчет велосипеда я думал было, что скоро получу вознаграждение, но дело затянулось. Сужусь. Надеюсь выиграть. Ехал я из Жювези, и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить). Публика помогла мне записать номер, дала свидетелей. Я узнал владельца автомобиля (виконт, черт его дери) и теперь сужусь с ним (через адвоката). Ездить теперь все равно не стал бы: холодно (хотя зато хорошая зима, прелесть для прогулок пешком)».

И подпишется: «Твой В. У.». Владимир Ульянов [1] Подлинное письмо В. И. Ульянова от 1910 года. .

Мальчишка-газетчик метался между прохожими и выкрикивал:

— Последние новости! Последние новости! Доблестные французские войска нанесли сокрушительное поражение проклятым бошам на реке Марне! Русские прорвали фронт на юго-востоке. Последние новости!

Заметив среди прохожих русского офицера, мальчишка устремился к нему.

— Купите газету, мосье! — И вдруг заорал на всю улицу: — Да здравствуют наши русские союзники! Да здравствует Франция!

Прохожие стали останавливаться. Образовалась небольшая толпа.

Офицер, улыбаясь, протиснулся сквозь толпу и скрылся за дверью Русской военной миссии.

Пятеро русских и двое французов прилежно трудились за своими столами, когда офицер вошел в комнату.

Служащие представительства оторвались от дел и, разглядев полковничьи золотые погоны, встали по стойке «смирно».

— Здравствуйте. — Вошедший оглядывал стоящих за столами мужчин. — Садитесь, садитесь, господа.

Нарядный полковник остановил свой взгляд на широкоплечем блондине в унтер-офицерских погонах, явно выделяющемся строгой военной выправкой, и двинулся к его столу.

— Скажите, пожалуйста, полковник граф Кромов?.. — Рука, обтянутая белой замшевой перчаткой, повисла в воздухе в направлении к двери в кабинет атташе.

— Так точно, ваше высокоблагородие.

Полковник с улыбкой снова обратился к унтер-офицеру:

— Мне ваше лицо кажется знакомым…

— Так точно. Унтер-офицер ее императорского высочества Восьмого уланского Вознесенского полка — Полбышев!

— А… — протянул полковник приветливо, но сразу было ясно, что он так и не припомнил ничего. — Садитесь же, господа, — повторил он и отошел от Полбышева.

Алексей Алексеевич Кромов, в наброшенной на плечи шубе, водил пальцем левой руки по бесконечной колонке цифр на листе бумаги, а правой щелкал костяшками больших канцелярских счетов. Он был настолько погружен в свое занятие за заваленным бумагами столом, что не заметил, как дверь в кабинет приоткрылась и заглянул нарядный полковник.

Кромов трудился, а гость рассматривал его, и по лицу гостя бродила улыбка.

Кромов поднял голову и сразу увидел гостя. И тогда гость тихонько запел:

Последние слова они пропели вместе, и гость ступил в кабинет. Крепко, дружески обнялись.

— Алексей, почти седой…

— Французы говорят: ничто так не старит, как годы. А мы говорим: седина в голову — бес в ребро.

— Ой ли? Что-то обстановка для беса самая плачевная. Кто бы мог подумать, что Алексей Кромов превратится в канцелярскую крысу.

— В седую канцелярскую крысу. А ты, Вадим, ничуть не изменился.

— Ты думаешь? Ну уж так и быть, у полковника Горчакова нет тайн от военного атташе.

И гость снял фуражку. Между взбитых кудрявых висков открылась лысина.

— Куда ж ты кудри дел? — Алексей Алексеевич в комическом ужасе всплеснул руками.

— Вот вились, вились и все вывелись. А ты что закутался, как эскимос?

— Мерзну!

— А камин на что?

— Дымит, черт. Мы уж не раз угорали.

— Ничего удивительного. Париж. Приедешь — угоришь.

— Угар — это ерунда. Сумасшедшие изобретатели замучили совсем. Сегодня один с утра явился с визитной карточкой от моей жены. Изобрел беспламенный порох. Представляешь? Высыпал мне на стол какую-то пакость и поджег. Уверял, что не загорится. Еле всем представительством потушили. Сколько раз просил Лиз не посылать ко мне всяких идиотов!

— Мадам Кромова по-прежнему неотразима?

— Сам увидишь. Каким попутным ветром тебя к нам занесло?

— Это военная тайна.

— Значит, ты ко мне по делам.

— Да. Штаб Верховного командования…

— Пойдем поговорим. Я знаю одно подходящее местечко. Принимаешь приглашение старого парижанина?

…Они сидели в кафе на Итальянском бульваре, за тем же столиком.

— Когда началась эта всемирная бойня, я утешался тем, — волнуясь, признавался Алексей Алексеевич, — что если здесь, за границей, мне трудно, то хотя бы дома, в России, меня понимают.