Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)

Рядом будут сидеть она и мой врач. Я буду молчать, я устал что-то говорить и объяснять. Она будет рассказывать ему о моем состоянии, о том, что у меня периодически болят ноги. Он будет объяснять, что боль в ногах — это обычное явление, это вполне может быть после случившегося.

Потом врач уйдет, а я замечу, что она плачет. Она торопливо выйдет из комнаты. Она по-прежнему не любит, когда я вижу ее слезы.

А я буду лежать на диване. Только ноги мои болят, так болят мои ноги.

Иногда я забываюсь и после пробуждения пытаюсь подняться. У меня ничего не получается, и я падаю на пол. Я пытаюсь забраться обратно на диван, но руки все еще слабы. Я не зову ее на помощь, в ее состоянии лучше не нервничать по всяким мелочам.

Она случайно заходит в комнату и застает меня на полу. Она подбегает ко мне.

— Все в порядке, — говорю я.

Она садится на колени рядом со мной, обнимает меня.

— Все в порядке, — отвечает она.

Я глажу ее живот. Целую ее руки.

— Все будет хорошо, — говорит она.

Я повторяю ее слова, словно заклинание:

— Все будет хорошо.

Проходят месяцы, за ними годы.

Жизнь наполняется новыми звуками, ощущениями, запахами и прикосновениями.

Жизнь становится заполненной до краев. Расписанной заново, с чистого листа.

И кажется, что жизнь всегда была такой, она не могла и не может быть иной.

Без него, без нее, без них.

Проходит еще несколько лет.

За эти годы Баку становится еще более перенасыщенным — жителями, автомобилями, звуками, самой жизнью. Он по-прежнему пыльный и шумный. Я все еще люблю этот город, но в последнее время часто думаю о том, что мне трудно в нем находиться, город далекого детства разросся в бурлящий мегаполис, за которым мне трудно угнаться. Теперь уже во всех смыслах.

При первой же возможности — выходные или праздники — мы уезжаем на дачу, подальше от Баку и его жителей. Здесь в тени тутовника жизнь кажется совсем другой.

Мы очень любим дачу ранней осенью, когда уже не жарко, но еще не холодно.

Я сижу на веранде в старом шезлонге, держу в ногах раскрытый плед. Плед на самом деле совсем не нужен. Погода сегодня теплая, а во-вторых, им нечего укрывать — обе ноги я потерял в той аварии. Множественные переломы обеих голеней, компрессионный перелом конечностей, раздробление костей — там нечего было спасать.

Я сижу на веранде и смотрю в сад. Мой пятилетний сын пытается подступиться к стволу айвового дерева, куда закатился его мяч. Дерево усыпано желтеющими плодами, из-за которых ветки сильно накренились к земле. Еще полтора месяца — и будет у нас спелая айва.

Из дома выходит она. Держит на руках нашу дочку. Ей два с половиной года.

— Мы поели, а теперь наш папа расскажет нам сказку.

Она передает дочку мне. У нашей дочери мои глаза и мамины кудряшки. Эти кудряшки щекочут мне лицо.

Я люблю тебя. Я знаю, что тебе тяжело. Но наша жизнь не стала хуже, она просто стала другой. В этом я уверен.

Она собирается зайти в дом, но останавливается.

— Какое сегодня число? — спрашивает она.

Я смотрю на нее и почему-то улыбаюсь.

— Не знаю, не помню, — отвечаю я.

Она смотрит на меня, улыбается в ответ и заходит внутрь.

— Рассказывай сказку…

Сын достает мяч из-под ствола дерева, удар — и мяч улетает куда-то в сад.

— Жила-была маленькая красивая девочка… — начинаю я.

Я так люблю тебя, моя маленькая девочка. Даже когда тебе будет три годика, и четыре, и пять, и шесть, когда ты пойдешь в садик, а потом в школу, даже когда ты будешь совсем взрослая, все равно ты останешься моей маленькой девочкой.

— Рассказывай…

— Так вот, жила-была маленькая красивая девочка, и звали ее…

— Уля.

— Правильно, ее звали Уля. Однажды маленькая девочка гуляла по берегу моря. И в это время из воды появился большой дракон.

— Большой-большой!

— Да, большой, просто огромный. Маленькая девочка вначале очень испугалась, но тут она заметила, что у дракона добрые глаза. Она подумала, что это добрый дракон. И дракон действительно оказался добрым. Такое бывает…

— Хватит ныть, — сказала Григорук. — В Египте поноешь.

У меня роман с женатым человеком. Григорук этого не понимает.

— Все мужчины делятся на три категории, — продолжает Григорук. — Женюсь, куплю, полетим. У тебя, сама понимаешь, какая категория. И не женюсь, и не куплю. И даже не полетим. Авиабилеты тебе Людочка покупает.

Людочка — это она.

У Григорук, как она сама про себя понимает, благородная миссия. Вырвать подругу из лап порочного чувства. Поэтому она нарыла у себя в почте пресс-тур в пятизвездочный отель в Египте, принадлежащий какому-то итальянскому миллионеру. Мы летим туда освещать. Хотя я бы спокойно лежала на кровати и грызла одеяло.

Она запихнула меня в такси, очнулась я в самолете. Григорук мне как мать. Мне вообще многие как мать. Григорук — лидер среди них. Она жгучая брюнетка, которая красится в еще более жгучую. Гребля сделала из Григорук человека: спина широкая — если вшарашит, мало не покажется.

— Машина — не надо баловаться, — с достоинством говорит о себе Григорук.

Я наоборот — блондинка, ну хорошо, невысокая, внешность формата «маленькая собачка до старости щенок». Обидно, но хоть до старости.

Кроме нас летят две сестры-певицы кавказского происхождения, их папа в блестящем пиджаке, похожий на сутенера, модный фотограф, местами лысый, директор модельного агентства, о котором говорят, что он приторговывает моделями, и целая толпа моделей, одна из которых мисс чего-то там. Уже в самолете я чувствую диссонанс внутреннего состояния с внешней средой, но поздно. Григорук злорадно шепчет:

— Это тебе наказание за попытку разбить крепкую семью, — и протягивает рвотный пакет.

Мне двадцать пять лет, и я работаю журналистом. Это моя первая ошибка. Работа паршивая — что не напишу, скандал. В каждом абзаце у вас, говорят читатели, глупость. И выражение лица поменять бы не мешало. А один редактор у нас в газете напился и говорит: у Тарасовой жанр, говорит, фигня с портретом. Это про мою рубрику.

Первая ошибка — профессия. Вторая — роман с замужним человеком.

В довершение всего он мусульманин. Наш, российский гражданин.

Григорук говорит, что я стану жертвой шариата:

— Будешь второй женой. А потом пойдут и третьи, четвертые. Будешь сидеть в чалме и шароварах.

Григорук налила в стакан джину, купленного в дьюти-фри, и добавила тонику. Барменам Григорук не доверяет.

— Везде наебывают. А приличной маргариты во всей Москве не найдешь: или айсберг плавает, или моющим средством пахнет.

— Тяпнешь? Нет? Страдаускас?

Григорук периодически добавляет прибалтийские суффиксы ко всему живому. Папу певиц, к примеру, она называет козляускасом.