Татьяна де Ронэ - Дом, в котором меня любили

— Как это величественно, правда? — прошептала Александрина.

Я взглянула на нее и не решилась выразить свое недовольство. Она была молода и восторженна, и ей нравился новый Париж, как он нравился всем окружающим, наслаждающимся этим летним вечером. Она упивалась этой мишурой, этой видимостью, этой суетностью.

Что стало с моим средневековым городом, с его живописным очарованием, с его извилистыми темными аллеями? В тот вечер у меня было ощущение, что Париж превратился в старую красномордую шлюху, щеголяющую в шуршащих нижних юбках.

Возле меня стопка книг, которые мне особенно дороги. Да, книг. Теперь ваша очередь хихикать. Но позвольте все же рассказать, как это случилось.

Однажды, когда я выходила от моей цветочницы, еще погруженная в запахи, цвета, лепестки и фасоны платьев баронессы де Вресс, месье Замаретти очень вежливо попросил заглянуть к нему, когда мне будет удобно. (Он, вероятно, заметил, что обновление лавки, которое недавно провела Александрина, способствовало процветанию торговли, и решил тоже переделать свое заведение. Я никогда не заходила к нему раньше, но знала, что вы, обожавший чтение, его посещали. Месье Замаретти также заметил, что в последний год или два я подолгу оставалась у Александрины. Возможно, он немного ревновал к нашей дружбе? Однажды в дождливый июньский день он вихрем ворвался в лавку Александрины, где ее клиентки судачили по поводу необычной казни в тюрьме Ла-Рокет молодого доктора Кути де ля Помре, [4] Накануне казни де ля Помре хирург Арман Вельпо договорился с 34-летним доктором, что если после отсечения головы у него сохранятся проблески памяти, мышления и ощущений, то он трижды подаст доктору Вельпо знак, о котором они условились заранее. Ради науки доктор де ля Помре согласился, но его голова смогла подать знак только один раз, второй раз знак уже не был выполнен до конца. обвиненного в отравлении своей любовницы. Посмотреть на казнь собралась большая толпа. Месье Замаретти сообщил различные кровавые подробности, так как один из его друзей присутствовал при казни. И чем больше мы ужасались, тем больше, казалось, он веселился.)

Я приняла его приглашение и однажды днем зашла в книжную лавку. Стены были выкрашены в приятный светло-голубой цвет, и в помещении царил стойкий запах кожи и бумаги. Месье Замаретти проделал огромную работу. Появился высокий деревянный прилавок, заставленный карандашами, записными книжками, лупами, письмами и вырезками из газет. На полках стояли книги разных размеров и цветов, а возле стены лесенка, чтобы было проще их доставать. Клиенты могли расположиться в удобных креслах под яркими лампами и читать в свое удовольствие. В лавке Александрины слышалась болтовня, шуршание бумаги, которой обертывали цветы, звон дверного колокольчика и постоянный кашель Блеза. Здесь же обстановка способствовала работе и духовным занятиям.

В этой просторной и темноватой лавке вам начинало казаться, что вы находитесь в церкви. Я похвалила месье Замаретти за его отменный вкус и уже готова была уйти, когда он вдруг задал мне тот же вопрос, который за несколько месяцев до этого задала Александрина. Но, конечно, вопрос касался его собственной торговли, а не цветов:

— Вы любите читать, мадам Роза?

Его вопрос поставил меня в тупик. Я не знала, что ответить, потому что ведь довольно неловко признаться, что ты не читаешь. Так можно прослыть и за дурочку. Поэтому я что-то невнятно пробормотала, пристально разглядывая свои туфли.

— Может быть, вы соизволите присесть и немного почитать? — предложил он с приятной улыбкой.

(Как вы помните, он далеко не красавец, но стоит упомянуть, что у него орехово-зеленые глаза и белые зубы, к тому же он всегда очень тщательно одет. Вы знаете, какое внимание я уделяю одежде, так вот я могу сказать, что в тот день на нем были синие клетчатые брюки, жилет в розовую и фиолетовую клетку и редингот, отделанный каракулем.) Он подвел меня к одному из кресел и заботливо зажег лампу. Я послушно села.

— Так как я не знаю ваших вкусов, то могу ли я позволить себе кое-что вам посоветовать?

Я кивнула. С радостной улыбкой он ловко забрался на лесенку. Его изумрудно-зеленые носки привели меня в восхищение. Потом он спустился, осторожно прижимая к себе стопку книг.

— Здесь несколько авторов, которые вам несомненно понравятся. Поль де Кок, Бальзак, Дюма, Эркман-Шатриан…

Он положил на столик, стоящий передо мной, переплетенные в кожу тома с названиями, тисненными золотом. «Парижский цирюльник», [5] Роман Ноль до Кока. «Друг Фриц», [6] Роман (1864) Э. Эркмана и А. Шатриана, принадлежащий к циклу «народных романов». В 1876 году был инсценирован, в 1891-м лег в основу оперы П. Масканьи. «Черный тюльпан», [7] Исторический роман Александра Дюма-отца (1850), посвященный драматическим событиям голландской истории 1672 года. «Полковник Шабер». [8] Роман Оноре де Бальзака. Закусив губу, я с недоверием рассматривала книги.

— О! У меня появилась прекрасная мысль! — вдруг воскликнул месье Замаретти.

Он снова влез на лесенку, но на этот раз взял только одну книгу, которую, спустившись, протянул мне:

— Я знаю, что это вам понравится, мадам Роза.

Я осторожно взяла книгу. С некоторым беспокойством я заметила, что она была довольно толстой.

— А о чем здесь? — спросила я вежливо.

— Это об одной молодой женщине. Она красива и скучает. Она замужем за врачом, и повседневность провинциальной жизни действует на нее угнетающе.

Я заметила, что в другом конце комнаты какой-то молчаливый читатель поднял глаза, покачал головой и стал внимательно слушать.

— И что же случилось с этой молодой и красивой скучающей женщиной? — с невольным любопытством спросила я.

Месье Замаретти взглянул на меня так, словно показывал свой лучший трофей после удачной рыбалки:

— Понимаете, эта молодая женщина — страстная поклонница сентиментальных романов. Она мечтает о возвышенной любви, а свой брак считает невыразительным. Она поддается соблазнам, и, естественно, разворачивается трагедия…

— А прилично ли читать этот роман такой почтенной пожилой даме, как я? — прервала я его.

Он изобразил крайнее удивление. (Вы ведь помните, как он любил все преувеличивать.)

— Мадам Роза! Разве ваш скромный и покорный слуга посмел бы предложить книгу, не соответствующую вашему положению и вашему уму? Я взял на себя смелость предложить вам этот роман, потому что знаю, что дамы, не особенно любящие это занятие, со страстью предаются чтению названной книги.

— Их, несомненно, привлекает скандал вокруг судебного процесса, — вмешался одинокий читатель, сидевший в другом углу.