Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

— Все это может вызываться тем, что красовщик подмешивает в краску. Даже ничтожных остаточных количеств хватит — довольно лишь надышаться паров. Есть яды настолько мощные, что с булавочную головку такого вещества хватит убить десять человек.

— И вы считаете, Винсент поэтому с собой покончил? — спросил Люсьен. — Из-за того, что покупал краску у того маленького красовщика?

— Я уже ни в чем не уверен, — ответил доктор Гаше.

— Ну что ж, — объявил Тулуз-Лотрек, — скоро уверитесь. Я нанял ученого из Академии подвергнуть анализу краску, которую я купил у нашего красовщика. Все прояснится на днях.

— Я не о том, — сказал врач. — То есть, да, он мог находиться под воздействием какого-то химического ингредиента краски, но не уверен я в том, что Винсент кончал с собой.

— Но ведь твоя жена же сказала, что он в этом признался, когда пришел к вам в дом, — возразил Писсарро. — Он сказал: «Это я сам».

— Комиссару такого объяснения хватило, да и я поначалу не сомневался. Но прикиньте сами: кто станет стрелять себе в грудь, а потом милю идти к врачу? Человек, сводящий счеты с жизнью, так не поступает.

Через три дня после того, как Люсьен очнулся от своей комы, в пекарню Лессаров явился Тулуз-Лотрек и обнаружил молодого человека не только на ногах, но и за работой. Он лепил громадные диски хлебов и выкладывал их на подносы для расстойки. В пекарне висел густой дрожжевой дух, а на печи булькали фруктовые confits и сладко пахли.

Даже не поздоровавшись, Анри выудил из жилетного кармана золотые часы и сверился.

— О, ну слава богу. А то я увидел хлеб и подумал, что еще не рассвело.

Люсьен улыбнулся.

— Это не на сегодня, Анри. Сегодняшние давно испеклись. А этим я дам расстояться дважды, второй раз — ночью. Это итальянский рецепт. Называется «фокачча». Хлеб становится плотным, но не тяжелым, его хорошо сдабривать соусами и класть сверху сыр и мясо.

— Для сыра и мяса и французский хлеб превосходно годится. Откуда в тебе эта тяга ко всему итальянскому? Я заметил, ты и картины свои тонко лессируешь, как итальянцы.

— Они же мастера, Анри. Говорят, французов научили готовить итальянцы. Когда Катерина де Медичи вышла за Генриха II, она привезла с собой во Францию целую артель итальянских поваров и возила их по стране, закатывала банкеты и учила народ готовить.

— Ересь! — воскликнул Тулуз-Лотрек. — Наукой признано, что сам Господь наделил французов даром кухни. А когда спустился этажом ниже, проклял англичан тем же.

— Что ж до живописи…

— Ладно, ладно, некоторые итальянцы живо писать умели. — Анри подскочил к печи, загреб горстью пар от вишневого конфи и вдохнул. — Восхитительно.

— Режин завтра положит в круассаны. Попробуй, если нравится.

— Нет, аромата пока вполне довольно.

Люсьен повернулся к последним хлебам на столе и плюхнул их на поднос один за другим.

— Кстати, об аромате. Сегодня ты не так душист, как при нашей последней встрече.

— Да, мои извинения. После недели в борделе перспектива теряется. Я с тех пор вернулся домой и вымылся в собственной ванне без помощи горничной, которая, могу добавить, от меня ушла.

— Ну, если ты не возвращаешься домой неделями и не предупреждаешь… Прислуге нужно платить, Анри.

— Дело не в этом. Я уплатил ей вперед — я же думал, что весь месяц проведу у матушки.

— А в чем же?

— Елдак, — объяснил Тулуз-Лотрек.

— Pardon?

— Я проводил эксперимент. Проверял теорию на основании недавно полученной информации. Искал ей подтверждения. Вышел из собственных спальных покоев au naturel, и горничная подала в отставку не сходя с места. Мне показалось, наигранности при этом было больше, чем следовало. Даме шестьдесят пять лет, она уже бабушка — не могла же она его раньше никогда не видеть.

— Я полагаю, ты при этом был в шляпе?

— Ну разумеется. Я ж не какой-нибудь филистер.

— И пребывал, если это не очень личный вопрос, в состоянии готовности?

— Для чистоты эксперимента — да. Я бы сказал, что приближался к двум часам — ну как минимум к половине третьего. Состояния этого, должен заметить, я добился совершенно без ее содействия, ибо в то время она протирала пыль в гостиной.

— И она все равно кинулась наутек? Похоже, тебе повезло, что ты от нее избавился.

— Ну да, старая кошелка отказывалась мыть окна. Боится, изволишь ли видеть, высоты.

— И елдаков.

— По всей вероятности. Но если совсем уж по правде, я привел домой Жибера, чтоб он запечатлел этот эксперимент своей фотографической камерой. Внутри со вспышкой он снимал впервые и переложил порошка магния. Ее ретираде могли способствовать произошедший в результате взрыв и легкий пожар.

— Пожар?

— Un petit peu. — Анри развел большой и указательный пальцы где-то на сантиметр: вот столько пожара-де потребовалось, чтобы отпугнуть горничную.

— Я помню времена, когда ты ограничивал свои эксперименты чернилами и бумагой.

— Это говорит человек, творящий непотребство итальянского хлеба.

— Touché, граф Монфа.

Анри опрометью развернулся и вперился в Люсьена поверх pince-nez.

— Так ты, значит, пришел в себя?

— Мне нужно ее найти, — ответил Люсьен.

— Стало быть, не пришел.

— Да в себе я, в себе. Я должен найти Жюльетт.

— Понимаю. Но если мне будет позволено ненадолго наплевать на тебя, нам нужно поговорить с Тео Ван Гогом.

— Так ты не хочешь мне помочь ее искать?

— Мне показалось, я выразился ясно: в этом отношении мне на тебя временно наплевать. Мы не можем просто ворваться в галерею и устроить ему допрос о том, как умер его брат. Там мои картинки висят — как и твои, полагаю. Но я не знаю, как свести беседу с наших картинок на Винсента и при этом не показаться черствыми.

— Боже упаси, — произнес Люсьен.

— Нам нужно принести ему твою.

— Нет — она не завершена.

— Чепуха, она великолепна. Лучше нее ты ничего не накрасил.

— Мне нужно дописать синий шарфик у нее на шее, чтобы привлекал глаз. И купить еще ультрамарина у папаши Танги.

— Я тебе из мастерской тюбик принесу.

— Дело не только в этом, Анри…

— Я знаю. — Тулуз-Лотрек снял шляпу и вытер лоб платком. — А почему здесь так жарко?

— Это пекарня. Анри, я боюсь этой картины.

— Я знаю, — повторил Тулуз-Лотрек, склонив голову. Сочувственно покивал. — Дело в елде, да?

— Там нет елды!

— И это знаю. Я пытался тебя развеять. — Анри хлопнул друга по спине, и от рубашки Люсьена поднялась туча мучной пыли. — Это будет наш художественный прием. Мы принесем месье Ван Гогу твою картинку и спросим его мнения: стоит добавлять шарфик или нет. Он увидит, что это шедевр, будет польщен, что мы пришли к нему за советом, и ослабит бдительность — а тут я его и спрошу, что привело к смерти его брата.