Анна Андронова - Побудь здесь еще немного

Наливает и выпивает.

Ночью Наташка ложится рядом и лежит тихо-тихо, почти не возвышаясь над матрасом, кажется, даже не дышит, пребывая где-то далеко. Где? Санек лежит рядом мертво, не шевелится. Это он-то? Тоска накрывает с головой. Он встает, идет на кухню и там наливает коньячку в дежурную рюмку. Закусывает колбасой. Наташка шепотом кричит из комнаты, чтоб не резал ножом в холодильнике. Иногда она просит подложить под ноги валик. Есть у них такой, от старого дивана, чтоб отдохнули вены. Ноги у Наташки легкие, как две палочки. Санек приподнимает их сразу обе одной рукой за щиколотки, подсовывает валик. Валик — знак благосклонности. Санек наклоняется и целует плоскую косточку и жесткую коленку.

Ксюха у них родилась почти сразу, как поженились, студенческий ребенок, с ней нянчилась теща. Санек помогал полоскать пеленки. Они сидели с Наташкой на краю ванны с учебником, нога к ноге, а за спиной у них непрерывно текла вода. Так страшно любили друг друга, что ночью времени на сон не оставалось. Да еще раза два-три Наташка вставала девочку кормить, а он тоже не спал из солидарности. Так они и провели в счастливой бессоннице весь труднейший третий курс. Наташке как кормящей матери сделали на экзаменах скидку и пожалели, а его не пожалели. Он остался на осень.

Наташка с Ксюхой жили на даче. Родители по очереди стирали. И возили из города молоко. А Санек уехал в стройотряд в Молдавию. На консервный завод. Зарабатывать деньги на семью. Сколько у него там было женщин?

Скучал по жене ужасно. Приехал — никак не могли расстаться. Ксюха подросла и стала ползать на четвереньках по одеялу в палисаднике. Молодые родители сидели на ступеньках крыльца нога к ноге и смотрели. Счастье не кончалось. На август остались на даче, была хорошая погода, Санек готовился к пересдаче в городе.

Оля с пятого курса к осени сделала от него аборт.

С одной девочкой познакомился в институтской библиотеке, у нее была коса почти до колен. Так захотелось подержаться рукой. Он не специально! Он никого не хотел обижать, он не мог по-другому. И так приятно было думать, что да, именно так, не мог. Так же, как не мог он представить, что будет, если Наташка узнает. Старался быть ей хорошим мужем, ему казалось, да он и был им! Хорошим отцом Ксюхе. Гулял с ней во дворе, читал сказки, разогревал кашу, выливал горшок. Потом решал задачки по математике, чинил велосипед, мазал зеленкой разбитые коленки…

Возил рассаду на дачу, копал грядки, забивал гвозди, менял кран на кухне, принимал роды у тещиной собаки. Он каждый день с радостью ложился в супружескую постель и с радостью обнимал уменьшающееся Наташкино тело… Такое знакомое, любимое, родное. Но на работе у него была лаборантка Маша, и еще Нина — медсестра с третьего этажа. И та Оля, которая делала аборт на пятом курсе, а теперь уже вышла замуж, звонила сама…

Наташка узнала. Даже не узнала — поняла. Ругались по молодости страшно, до истерики, хлопали дверями. Она плакала, он готов был волосы рвать на голове, в ногах валяться. Тут к нему возвращалось то самое пьянящее чувство, которое раньше он искал в драках. Был страшно рад помириться. Медовый месяц, счастье, покой. Наташка узнала во второй раз, потом в третий. Уже не ругались. Она смотрела настороженно, слушала свои ощущения. Чем становились старше, тем меньше ссорились, тем меньше мирились…

Потом четвертый раз, пятый, десятый. Молчала. Саньку казалось, что она поняла и успокоилась.

А она поняла, что бессильна. Без сил. Без сил принять это, как должное ей и Ксюхе. Больше не смотрела в глаза.

И вообще, они как-то постепенно отдалились. Мало виделись. То у него дежурство, то у нее. Ксюха выросла, у нее тоже появились свои интересы. «Мам, пап, вы сегодня вечером никуда не собираетесь?» Они еще собирались иногда куда-то вместе и вообще общались, ложились в одну постель, целовались при встрече. Если бы Наташка спросила, он бы ответил, что любит только ее. Но она не спрашивала.

Потом появилась Алена — девушка с пятым размером груди. И было Саньку очень интересно этим размером овладеть. Алена юная и бесцеремонная, глупая как пробка. Явилась прямо домой разобраться, кто есть чей. Дома была Наташка. Валялась в кой-то веки с книгой на диване. А тут приходит эта девица со своим чудовищным бюстом и заявляет, что Санек (Сашенька), наоборот, любит только ее — Алену, и никого больше, хочет развода и надо его отпустить, потому как «ребенок у вас (она так и сказала — ребенок) уже взрослый». И все такое прочее, в духе дешевой мелодрамы с размазанной тушью.

Наташка была женщина умная, более того — умудренная и не склонная к мелодраме. Но организм ее в тот момент был подорван экзаменами дочери, ангиной и еще кое-чем, известным только ей. Поэтому она хоть и не слушала, но посмотрела. А посмотрев, развернулась и ушла в ванную, а в ванной разделась и встала пред зеркалом. И что же она там увидела? Увидела лохматую голову, синие тени под глазами, многочисленные морщинки, крупные и мелкие, а также полное отсутствие того предмета, который гневно колыхался сейчас в коридоре под тесной Алениной кофточкой. Это было последней каплей. Точкой, которая до этого никак не могла быть поставлена. Наташка взяла с подзеркальника зубную щетку, умылась и ушла.

— Вер, ну че, я пойду? Скоро вернусь, чайник кипяти. Да?

Вере вот совершенно не интересно, пошла она уже или нет. Глаза у Надьки становятся неприятные — вручие и блестящие, как у шкодливой кошки.

— Да я быстро, вот увидишь, неужели ты спать еще будешь в двенадцать? Небось, сама и не придешь еще! Вер, ну ты че сегодня какая?

Какая? Она просто шла с работы, завернула за угол, а он там стоит. Они и знакомы-то не были как следует. Ну, конечно, виделись в больнице, дежурили вместе, она ему в реанимацию больных переводила, но кроме этого — ничего такого. А тут завернула за угол, а он стоит. Пойдем, говорит. Ко мне или к тебе? И она пошла. С ним пошла.

В маршрутке разглядела близко. Не молодой, усталый. Пахнет вчерашней водкой, сигаретами, потной мужской рубахой. Красивый. Рассказывал какие-то байки из больничной жизни, смеялся, говорил. Обнял за плечо, а потом подвинул немного руку и пальцем тихонько гладил шею, теребил цепочку и сережку в ухе. И потом, у него дома… Она ничего не запомнила, где что стоит, где вообще тот дом и улица. Он был так нежен, так ласков, так обнимал, целовал. Говорил разные невероятные вещи, гладил по голове. У Веры до него был один мужчина, он же вроде как жених, Миша Шубик, чья правильная еврейская мама вот уже пять лет думала, может ли ее сын жениться на русской (и Вера была уверена, что решит она этот вопрос не в Верину пользу). Так вот Миша спешил (пришел, уложил, ушел), считая это главным показателем собственной мужественности. Вера его жалела и поэтому легко подыгрывала. А теперь подыгрывать было незачем. Мужчина и женщина встретились, полюбили друг друга (она и не сомневалась, что полюбили), и она ему отдалась. Вера много раз слышала это выражение, но значения не понимала, а теперь поняла. Вот это у нее и случилось — отдалась. И не помнила, где была и что видела.