Дэвид Митчелл - Литературный призрак

На следующей неделе жрать будет нечего. Игра — это кошмар. Неужели люди занимаются этим ради удовольствия?

Со сколькими женщинами я переспал за свою жизнь? Да что ты, времени нет считать.

Выбираю нечет.

Шарик выбирает четыре. Пошла к черту, судьба. Случай, один слепой случай. У меня сто пятьдесят фунтов. Без десяти двенадцать.

— На вашем месте я бы придумал что-то радикальное, — раздается за спиной голос Сэмюела Бекетта.

Сколько букв в моем имени? Марко. Пять. Нечетное.

Выпадает двадцать четыре. Четное. У меня сто фунтов.

Платить за квартиру завтра нечем. Нужно срочно устроиться в «Бургер-кинг», это у вокзала «Виктория».

— А вы знаете, что можно ставить сразу на четыре числа? Это называется каре. Положите фишку на пересечение четырех квадратов. Выигрыш восемь к одному.

Куда положить?

— Выберите за меня!

— Нет.

Кладу предпоследнюю фишку на пересечение 23/24/26/27.

Выпадает двадцать восемь.

— Уже близко, — говорит Беккет.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Скажите, куда поставить.

— Хорошо, если вы настаиваете. Вот сюда: тридцать два/тридцать три/тридцать пять/тридцать шесть.

Кладу фишку. Последний шанс. На колесо смотреть не могу. Закрываю глаза.

В темноте время летит со скоростью света. Звуки смешались в густую вязкую массу, как гель для волос. Нищета протягивает ко мне костлявые руки. Койка в саммерфордской ночлежке обойдется аж в двенадцать фунтов с половиной. Лопаточка с горой фишек движется в моем направлении. И оставляет их около меня. Поднимаю взгляд на крупье. Он уже смотрит в сторону. Пожилой негр, у которого из ушей торчат волосы, с жадностью смотрит в мою сторону. Две девушки в похожих блестящих платьях смотрят на меня и смеются.

Сэмюел Бекетт исчез.

Передо мной лежит целая гора фишек. Четыреста фунтов. Моя кредитная карта спасена.

— Друг мой!

Ко мне подходит Кемаль.

— Друг мой, нам пора! Я очень рад, что вы не сбежали. Пойдемте на второй этаж. Вы хорошо провели время?

Я сглатываю слюну и говорю:

— Самое главное — играть только ради удовольствия.

Ну и что, даже если я выиграл не больше Джибриэля, четыреста фунтов у меня в любом случае есть! На сотню больше, чем нужно вернуть на кредитную карту. Те сто пятьдесят фунтов, что я проиграл в первый раз, не в счет — они не мои. Прибыль невелика, но это прибыль. Плюс тридцать фунтов за кожаный пиджак. Может, этого хватит, чтобы умилостивить Диггера, а вместо недостающих двадцати фунтов буду делать маникюр его мастиффу всю неделю. Можно считать, что барабаны вернул. А на следующей неделе «Музыка случая» выступает в Брикстонской академии. Там всегда рассчитываются сразу, потому что в прошлом году я несколько раз трахнул активистку из их студенческого совета. Так что до конца месяца как-нибудь дотяну.

Джибриэль, тише воды ниже травы, что-то объясняет Богатенькому Кузену.

— Такая досада. Похоже, менеджер раскусил мою систему.

— Дорогой друг!

Кемаль от радости прижимает меня к груди. Я сохраняю невозмутимость, но внутри у меня все дрожит и ликует. Значит, моя прибыль увеличится еще на триста фунтов! Итого четыреста! А вы говорите!

Богатенький Кузен нехотя протягивает бежевый конверт, который Кемаль выхватывает у него.

— Ты молодчина, дорогой друг!

Джибриэль, набычившись, тычет в меня пальцем:

— Не все так просто, ребята! Марко сжульничал. Сначала он все проиграл, а потом играл на свои. Скажешь, нет?

И мой друг, теперь уже бывший, смотрит на меня.

Сволочная все же штука деньги.

— А кто сказал, что это запрещено?

Кузен с Джибриэлем надвигаются на Кемаля и пытаются вырвать конверт у него из рук. Кемаль делает шаг назад, Кузен вцепляется в конверт, Кемаль вцепляется в Кузена, и они падают на стойку с цветами. Горшки с раскидистыми, как зонтик, растениями летят на пол, гонг катится по лестнице вниз, на каждой ступени издавая «Бом! Бом!». Джибриэль подбирает с пола конверт, Кемаль с удивительным проворством выскакивает из раскидистых зарослей и наносит Джибриэлю удар головой в подбородок. Тот, шатаясь из стороны в сторону, выплевывает выбитый зуб. Тем временем Кузен набрасывается на Кемаля сзади. Я слышу треск разрываемой ткани. Кемаль, покачнувшись, засунул руку в карман, и в воздухе сверкнуло, как хищный оскал, лезвие ножа. Похоже, они не такие уж закадычные друзья.

Загудела сирена сигнализации. Единственный путь отступления для меня — странная треугольная дверца в углу. Нужно ее открыть и залезть туда, пока не прибежали громилы-охранники. И чтобы эти трое не заметили. Никому и в голову не придет искать меня там. План, конечно, страусиный, но бывают ситуации, когда страусиная стратегия — самая верная. Я тяну дверную ручку на себя.

И, три тысячи чертей, дверь оказывается не заперта! Протискиваюсь внутрь и захлопываю дверь. Ударяюсь головой о потолок, а ногой попадаю в ведро. В нос шибает запах моющих средств. Мое убежище — шкаф для хозяйственных принадлежностей.

Слышу топот охраны, крики, возмущенные протесты. Меня охватывает странное спокойствие. Как всегда, моя судьба — в руках случая. Схватят так схватят. Я замер, ожидая, что дверь вот-вот распахнется.

Топот и крики удаляются вниз по лестнице.

Ну и денек! Неужели это я оказался в казино, да еще и в хозяйственном шкафу? Да, это я. Как же меня, три тысячи чертей, угораздило? Шум затихает, и я остаюсь один в абсолютной тишине, которой не услышал бы, не окажись тут.

Правда — это одно, а правдивость — другое.

Быть правдивым — всего лишь один из видов человеческой деятельности, которым нет числа: болтать по телефону, писать книги за других, торговать наркотиками, управлять страной, проектировать радиотелескопы, воспитывать детей, играть на барабанах, воровать в магазине. Любой вид человеческой деятельности очень чувствителен к прилагаемым наречиям. Быть правдивым может быть хорошо, а может быть дурно, может быть искренне, а может лукаво. А можно вовсе отказаться от данного вида деятельности.

Правда — совсем другое. Комете безразлично, что люди думают о ней на протяжении веков. Так и Правду не волнует, что пишут о ней в газетах. Безразличие Правды неизменно. Правда подобна Меркурию, а не Юпитеру. Иногда поворачиваешь голову и видишь ее: в глубине фонтана, в полете метательного диска или в темноте хозяйственного шкафа. Причины и следствия предупредительно приподнимают шляпы и представляются. В такие минуты я понимаю всю бессмысленность суеты. Я замолкаю и наблюдаю, как пробивается добро сквозь нагромождения трудностей и опасностей. Связать свое будущее с жизнью Поппи и Индии, если они захотят, — вот самый главный, бесконечный, зашкаливающий решительный поступок, который я могу совершить.