Никколо Амманити - Ты и я

Я так долго стоял за мусорным контейнером, что даже ноги заныли. Я проклинал себя за то, что не взял мобильник.

А в довершение всего появился еще и Джованни, почтальон. Большой друг Нихала. Все трое принялись что-то обсуждать, и конца этому не было. Несчастные таксы, которым не терпелось справить свои дела, в унынии смотрели на людей.

Все, хватит. Надо что-то предпринять. Заметят меня, значит, заметят, ничего не поделаешь.

Отойдя подальше, я перешел на другую сторону улицы и пробежал к высокой стене нашего дома — она сплошь, до самого верха заросла бугенвиллеей.

— И тут римляне рванули вперед… Что делать… — услышал я слова Мартышки.

— На этот раз они получили свое. Всем досталось. Ну ладно, пока… — сказал Джованни.

О Господи, уходит! Я схватился за бугенвиллею и укололся о шип. Стиснув зубы, влез на стену и свалился по ту сторону, в сад синьоры Бараттьери. Побежал к дому, моля Бога, чтобы никто не увидел меня, и, прижавшись к стене, остановился возле полуподвального окна Мартышкиной каморки. Оно оказалось приоткрытым.

Хоть тут повезло.

Я открыл его и полез внутрь, в темноту.

Свесился, держась за раму, и стал нащупывать ногами какую-нибудь опору, как вдруг почувствовал жуткое жжение. Еле удержавшись от крика, я рухнул на газовую плиту и оттуда плюхнулся попой на пол.

Оказывается, я попал ногой в кастрюлю с макаронами и чечевицей, которая стояла на потушенной горелке и остывала.

Потирая попу, я поднялся.

Чечевица разлетелась вокруг, словно взорвавшаяся бомба.

Ну и что же дальше? Если не убрать все это, Мартышка увидит и подумает, что…

Я улыбнулся.

Конечно, подумает, что цыгане снова забирались в его квартиру.

Я огляделся. Надо бы что-нибудь украсть у него.

Мое внимание привлекла статуэтка падре Пио, похожая на ракету, покрытая каким-то блестящим порошком, который менял цвет в зависимости от погоды.

Я взял статуэтку и уже хотел было уйти, но вернулся и открыл холодильник.

Фрукты, миска вареного риса и упаковка из шести бутылок пива.

Я взял пиво. Когда вышел из Мартышкиной сторожки, он все еще подметал двор и разговаривал с Нихалом.

Прихрамывая с ботинком в руке, я спустился по лестнице в подвал, повернул ключ и открыл дверь.

— Смотри. Я принес пи…

Статуэтка падре Пио выпала из моих рук и разбилась вдребезги.

Оливия лежала на моей кровати, раскинув ноги. Одна рука на подушке. Изо рта ручьем стекала на подбородок слюна.

Я невольно зажал руками рот.

— Мертва.

Все шкафы распахнуты, все ящики выдвинуты, вся одежда разбросана как попало, коробки выпотрошены. Возле кровати открытые баночки с лекарствами. Не отрывая глаз от сестры, я дотащился до дивана.

И схватился за голову. В висках стучало, в ушах гудело, глаза щипало.

Я так устал, еще никогда в жизни я не чувствовал такой усталости, каждая клеточка моего тела испытывала усталость и молила об отдыхе, глаза невольно закрывались.

Да, пожалуй, нужно поспать, совсем немного, хоть пять минут.

Я снял ботинок и лег на диван. Не знаю, сколько времени я лежал так, глядя на сестру и зевая.

Она казалась каким-то длинным темным пятном на голубой кровати. Я представил себе, как кровь застыла в ее жилах. Красная кровь, которая становится черной, твердой, как короста, и потом превращается в пыль.

Пальцы на руке Оливии вздрагивали, как лапы у спящих собак, когда им что-то снится.

Я постарался сфокусировать взгляд, глаза щипало.

Но я зевал. Все это мне только показалось.

Потом она шевельнула рукой.

Я вскочил, бросился к ней, стал трясти. Не помню, что говорил, помню только, что приподнял ее, обнял и подумал, что нужно вынести из подвала и что смогу подхватить ее на руки, словно раненую собаку, и пойти с ней по виа Альдрованди, по виа делле Тре Мадонне, аллее Бруно Буоцци…

Оливия еле слышно что-то произнесла.

— Ты жива! Жива! — пролепетал я.

Я не понимал, что она говорит.

Сунув руку под затылок, я приблизил ухо к ее губам, чтобы расслышать.

— Что? Что ты говоришь?

Она пробормотала:

— …снотворное…

— Сколько ты выпила?

— Две таблетки…

— Ты в порядке?

— Да. — Ей не удавалось держать голову прямо. — Намного лучше… У графини была тьма лекарств… Хорошие лекарства… Посплю еще немного.

Слезы застилали мне глаза.

— Хорошо. — Я улыбнулся ей. — Спи. Приятных снов.

Я опустил ее на кровать и укрыл одеялом.

Два дня сестра продолжала спать, пробуждаясь только для того, чтобы сходить в туалет и попить воды. Я навел в подвале порядок, убил чудовище, закончил «Соул Ривер» и принялся читать «Жребий». Я читал про вампирские фантасмагории, про заколдованные дома и отважных ребят, вступавших в бой с вампирами, и взгляд мой останавливался на сестре, крепко спящей под одеялом. Я понимал, что в моей норе ей ничто не угрожает, она спрятана тут, где никто не сделает ей ничего плохого.

Позвонила мама:

— Ну как дела?

— Все хорошо.

— Ты совсем не звонишь мне. Пока сама не позвоню… Весело тебе там?

— Очень.

— Жаль, что уже завтра возвращаешься?

— Да. Немного…

— Во сколько уезжаете?

— Рано. Проснемся и поедем.

— А сегодня что делаете?

— Катаемся на лыжах. Знаешь, кого я встретил в Тофане?

— Нет.

Я посмотрел на сестру:

— Оливию.

Мама помолчала.

— Оливию? Твою сводную сестру?

— Да.

— Вот как… Она приходила сюда на днях, что-то искала. Теперь понимаю, ей нужна была одежда, чтобы поехать в горы. Ну и как она?

— Хорошо.

— В самом деле? Вот не думала. Папа сказал, что ей плохо… Бедняжка, у этой девочки уйма проблем, очень надеюсь, что она найдет свою дорогу…

— А ты, мама, любишь ее?

— Я?

— Да.

— Да, люблю, но с ней нелегко иметь дело. А ты хорошо себя ведешь? Вежлив ли с мамой Алессии? Помогаешь ей по дому? Постель свою убираешь?

— Да.

— Мама Алессии кажется мне очень славной. Передай ей привет и поблагодари еще раз…

— Хорошо… Послушай, мне нужно идти…

— Люблю тебя, цыпленок.

— Я тебя тоже… Да, вот еще что. Мама Алессии сказала, что подвезет меня домой, когда вернемся.

— Отлично. Будете подъезжать к Риму, позвони.

— Хорошо. Чао.

— Чао, дорогой.

Оливия с мокрыми волосами, зачесанными назад, в цветастом платье графини сидела на диване.

— Ну и как же мы отметим наш последний вечер? — спросила она, потирая руки.

Она хорошо выспалась и теперь чувствовала себя намного лучше. Кожа на лице разгладилась, и она сказала, что руки и ноги болят уже меньше.

— Устроим небольшой ужин? — предложил я.

— Небольшой ужин. И чем же ты угостишь меня?

— Ну… — Я посмотрел на остатки своих запасов. — Мы съели почти все. Тунец с артишоком в масле. А на сладкое печенье.