Джоанн Харрис - Персики для месье кюре

— Они называют это « смайли» , [62] Здесь: улыбчивая. От smile — улыбка ( англ .). — сказала Инес. — Таких, как я, можно порой встретить в Танжере или в Марракеше. Даже в Париже или в Марселе они попадаются. И всем нам ножом рассекли лицо отсюда и досюда, оттуда и дотуда , — она словно отмеряла нужное расстояние с помощью указательного и большого пальцев от уголков рта до мочек ушей. — Чтобы мы до конца своей жизни помнили, что следует беречь свой хайаа. Чтобы каждому, кто на нас взглянет, сразу стало ясно, что перед ним шлюха.

Суббота, 28 августа, 10:45 утра

Врача пригласила ее кузина. Он наложил швы — по девять с каждой стороны — блестящей черной ниткой, от которой, когда ее впоследствии удалили, остались маленькие черные пятнышки, похожие на родимые, словно пунктиром помечавшие каждый комочек плоти в бугристом, грубом шве. В результате лицо стало походить на физиономию тряпичной куклы, которую случайно разорвали пополам, а потом неуклюже зашили, не особенно заботясь о том, чтобы края разрыва совпали в точности. Это выглядело не только ужасно, но и невыразимо печально; к тому же одна половина лица у нее осталась неподвижной, безжизненной, как бывает после тяжелого инсульта, — по ее словам, это случилось из-за того, что ножом ей повредили лицевые нервы. Без чадры стало ясно, почему голос Инес звучит как деревянный, невыразительно и ровно; говоря что-то, она практически не двигала губами — только челюстью, точно кукла в руках чревовещателя. Этим шрамам было уже более тридцати лет; они растянулись, образовали «лесенку», сверху их отполировало время. Стоило один раз увидеть эти жуткие ухмыляющиеся шрамы, и уже трудно было отвести от них взгляд, трудно увидеть в ее лице еще что-то, кроме них. Они застревали в горле, как рыбья кость, заставляя давиться и хватать воздух ртом. А если представить себе, что эти шрамы появились на лице шестнадцатилетней девочки, почти ровесницы Анук…

— И вот я вернулась в Агадир, — продолжала Инес своим «деревянным», лишенным интонаций голосом. — Я носила покрывало и спала на улице. В моей стране обесчещенной женщине никто не придет на помощь. Такие женщины не имеют никаких прав, они не могут даже дать фамилию своему ребенку. Религиозные приюты их тоже не принимают. Их гонят отовсюду. Но мне наконец удалось отыскать так называемый дневной центр помощи, основанный какой-то швейцарской организацией. И вот там люди отнеслись ко мне очень хорошо, хотя никто из них мусульманином не был. Они не только мне помогли, но и позаботились о ребенке. А потом подыскали мне работу в мастерской по пошиву одежды. Там же, в подвале, я и ночевала вместе с Каримом и с утра до ночи сидела за машинкой. Я шила платья, сари, шарфы, строчила расшитые шлепанцы. Карим рос. Я много и тяжело работала. Муж и жена, которым принадлежали мастерская и магазин, были ко мне очень добры. Мужа звали Амаль Беншарки. Я сказала ему, что мой муж со мной развелся, и он не стал задавать лишних вопросов.

Когда Кариму было три года, умерла жена Амаля Беншарки. Детей у них не было. Амалю было уже пятьдесят два, и почти все его родственники жили во Франции. Он предложил Инес выйти за него замуж и обещал дать ее сыну свою фамилию.

— На то, что сотворили с моим лицом, ему было наплевать, — сказала Инес. — Так или иначе, никто бы и не увидел моего лица, я же все время носила чадру — так в Агадире называют покрывало. Амаль чувствовал себя одиноким. Он тосковал по жене, родня его жила далеко. По-моему, ему просто хотелось, чтобы кто-то был рядом, готовил бы ему еду, поддерживал в доме порядок. В общем, ему скорее была нужна служанка, а не жена. Ну а я вполне могла быть служанкой. Практики у меня хватало. — Губы Инес чуть дрогнули. Это была почти улыбка. Ее рот был удивительно похож на рот ее красавца-сына, точнее, был бы похож без этих шрамов. Но если уста Карима были подобны разрезанному пополам персику, то уста Инес походили на жутковатую ухмылку разрубленной тыквы, которая не развалилась только благодаря сохранившейся по краям разреза плоти. И любая попытка улыбнуться делала эту кошмарную гримасу еще страшнее.

Оми сочувственно улыбнулась и спросила:

— Значит, за него ты и вышла замуж?

На лице Инес опять появился тот жуткий призрак улыбки.

— Да, я собиралась выйти за него замуж. Но тут родня Амаля что-то заподозрила. Явились его братья, стали задавать вопросы. Даже отец его из Франции приехал. Я не сумела ничего придумать и в итоге рассказала всю правду. — Она пожала плечами. — На том, естественно, все и кончилось.

Амаль Беншарки дал Инес денег и выправил документы, чтобы она смогла уехать из Агадира. Документы были на имя его покойной жены; просто в ее паспорт вклеили фотографию Инес. Она воспользовалась этими документами — дала Кариму фамилию и переехала из Агадира в далекий Танжер, надеясь затеряться в большом городе.

— Я стала Инес Беншарки, вдовой торговца текстилем из Агадира. Я воспитывала сына, зарабатывая на жизнь тем, что шила одежду — строчила на машинке прямо дома. Кариму я тоже сказала, что его отец умер еще в Агадире, но мальчик подрос и начал задавать разные вопросы. К моей первоначальной лжи добавлялась одна новая ложь за другой. Я отправила его в школу. Я отдавала ему все, ничего для него не жалела. Я хотела, чтобы он ходил в мечеть, чтобы у него были хорошие друзья, чтобы он пользовался уважением. Он был красивый мальчик. Я понимаю, что сама его испортила. Да, я сама в этом виновата. Но, кроме Карима, у меня больше ничего не было в жизни. Говорят, что рай обретаешь у ног матери. А для меня раем был мой сын Карим. Аллах был так добр, позволив мне иметь сына. И я хотела, чтобы у моего сына было все.

Кошмарная улыбка вновь исказила лицо Инес. И все же стоило ей заговорить о Кариме — и она вновь становилась красавицей.

— Денег катастрофически не хватало, — продолжала Инес, — и когда Карим немного подрос и уже мог сам о себе позаботиться, я отправилась в Испанию на сбор клубники. Это была тяжелая работа. Часы, проведенные на плантациях, казались бесконечными. Зато там хорошо платили, гораздо больше, чем я смогла бы заработать дома, и я была не в силах сопротивляться подобному искушению. Карим, умница, так хорошо учился! А я так хотела, чтобы он поступил в университет! Но образование стоит больших денег, я никогда не смогла бы столько заработать в Танжере пошивом одежды. В тот год я провела в Испании целых три месяца, а мой сын оставался дома один, без присмотра. Наверное, я вообще недостаточно строго следила за Каримом. Но он всегда казался мне таким хорошим мальчиком, таким уважительным. На следующий год я снова поехала в Испанию. Кариму только-только исполнилось семнадцать. И на этот раз, пока меня не было, он изнасиловал девушку, угрожая ей ножом.