Марианна Гончарова - Четвертый звонок

— Привет! — крикнул он из прихожей. Скряба, практически не просыпаясь, чуть полуоткрыв сонные вежды, привстала с дивана, протянула в пространство лапу и мгновенно бухнулась обратно — спать. Доктор Мамедов обиделся, услышав в ответ на свое приветствие беспардонное громогласное ржание.

Я ночую у мамы. В дверь моей комнаты скребутся. Громко. Настойчиво. Долго. Переговариваются. Старшая говорит: я же помню, что тут была дверь. Младшая: да ну, пойдем поедим. А старшая: неееет, я еще не сошла с ума — я поооомню, здесь точно была дверь. А может… А может, здесь все-таки была стена? Или просто замуровали… Пока мы спали… А?

Младшая согласилась: да-да, здесь всегда была стена. Точно. Пойдем поедим?

Через час или полтора усилий по открыванию двери эта парочка уходит перекусить и ложится спать. Но ненадолго. В четыре часа утра начинается прежний скрежет: и все-таки я помню, что тут была дверь. Я помню. Непорядок. Если есть дверь, она должна быть открыта. Не выдерживаю, встаю, открываю.

Стоят обе, большая красивая и маленькая криволапая, строгие такие, как вахтерши в женском общежитии, как дружинницы с красными повязками, как троллейбусные контролерши. Морды взыскательные, осуждающие.

Наконец старшая, глядя мне за спину, в комнату, мыркнула: я ж говорила, что тут никакая не стена. Я ж говорила.

— Ага, — согласилась младшая, — пойдем поедим?

И эти заразы, не входя в комнату, развернулись и пошли на кухню. А мне пришлось вставать, сон улизнул куда-то, слинял, растворился. Я сварила кофе, села к компьютеру работать. Ни одна, ни вторая больше не появились. Полюбопытствовала, где же они. Выглянула — спят вповалку, пушистыми животами вверх, развалив лапы как придется. Сладко посапывают. Конечно, такое дело провернули.

Утро было такое яркое, что прямо темно. Всегда, когда очень яркий свет, тогда прямо темно.

Розовое Ухо сидела на подоконнике в кухне, сидела белоснежная, на фоне зеленых листьев винограда и ореха за окном, сидела неподвижным кувшинчиком, любовалась жизнью, водила ушами и громко урчала. Сразу видно — кошечка выспалась. Они — прекрасны. И жизнь, и кошка.

Как-то кошка Розовое Ухо готовила побег. Чуть ли не месяц. Мы не знали. Оказывается, ежедневно с завидным упорством она прорывала москитную сетку в открытом окне на кухне. Сегодня она улучила момент и вылезла наружу.

«Свобоооо… — закричала было она, но подоконник с той стороны был очень крут, с большим наклоном, жесть скользкая. Розовое Ухо тихо-тихо мурлыкнула: — Ой, мама…»

И от звука собственного голоса поеееехала…

«Нина! Нина! Нина! Там… Там…» — побежала Скрябин искать мою маму.

Когда мама увидела эту страшную картину, какую обычно показывают только в кино… (Вот, например, обиженный начальством клерк становится на край окна где-нибудь на десятом этаже и смотрит пустыми глазами в никуда, но все-таки в надежде, что прибегут, спасут, погладят по головке и не то что не уволят, а назначат заведующим отделом хотя бы по связям с общественностью…) Так вот, когда мама увидела эту картину, у нее буквально подкосились ноги. Как моя слабенькая мама одним движением сдвинула тяжелый кухонный стол, отодрала с окна москитную сетку, как вылезла по пояс в окно, как успела схватить уже летящую вниз, на острые колья металлического кованого забора, Розовое Ухо за голову?! Вот просто схватила ее нежную розовоухую голову в кулак и так, за голову, втащила в дом.

Обе схватились за сердце — мама и Скрябин. А этой маленькой авантюристке — хоть бы что. Сейчас сидит, копает лапочкой москитную сетку уже в спальне, водит розовыми ушами…

Одно из самых любимых занятий РУ — утаскивать мамины домашние носочки. Мама ходит по дому босиком, так ей велел врач. РУ уносит их в зубах, как собака, укладывает рядом с собой, когда укладывается спать.

Это она что, в дочки-матери играет или подражает Скрябе? Та ведь своего краба Розовому Уху не дает.

Мама хотела погладить белье. Но я ее отговорила — день очень жаркий, а еще утюг. Но мама все время говорила: надо погладить, надо погладить… Вот будет вечер, и я поглажу, повторяла мама. И вечером к ней на колени пришла кошка Скрябин и привела Розовое Ухо: хотела гладить — гладь.

Кошка Розовое Ухо из приматов. Еду она берет рукой. Ну как… Она берет кусок лапой как ложкой и потом из лапы ест, сидит, откусывает неторопливо, тщательно пережевывает.

Протянутый корм ест брезгливо, без удовольствия. С аппетитом поглощает только то, что — как деликатно формулирует мама — возьмет сама. То есть, проще говоря, сопрет.

Кошкам купили новую когтеточку. Розовое Ухо унюхала кошачью мяту в мешочке, расценила это как знак, вдохновилась и стала кокетничать с доской и трогать лапкой, где пахнет. Ночью раздался грохот, как будто в нижнюю квартиру вернулись прошлогодние таджики. Розовое Ухо решила снять когтеточку со стены и принести ее к маме на тахту. Понять ее можно было — спать, конечно, хотелось, но нельзя же было оставить нового друга там, в углу у входной двери. И Розовое Ухо решила с ним не расставаться. Теперь она тягает когтеточку за собой по всему дому. А как? Берет в зубы мешочек с мятой, за мешочком тащится вся доска. Радостно грохочет. Мешочек же там прибит на совесть.

Застала ее вечером сидящей в умывальнике в ванной. На томно отставленной лапе, зацепленное когтиком, игриво покачивалось маленькое розовое полотенечко. Вся ее поза говорила — искупаюсь, потом вытрусь, потом спать…

Всю ночь кошке Скрябин пел арии посторонний кот под балконом. Я не знаю, что он там наобещал ей — носить на руках, быть верным мужем-многоженцем, быть рядом, когда ей трудно, отдавать последний сырник, но наша кошка опять заламывает руки: «Люблю, приди, о мой герой…»

У мамы повышенный фактор сопереживания, то есть эмпатией она болеет. Болезнь в остром периоде. Она ходит хвостом за Скрябой и уговаривает ее, что он — врун, что он поматросит и плюнет, что… Ну и так далее. Но кошка открыла для себя «неведомое и манящее» за дверью и норовит вышмыгнуть туда и удрать с первым же гусаром. Кокотка.

Забежала с работы к маме. Мама, потирая руки, вот хорошо, сейчас чаю выпьешь, я тебе пирожок оставила, ушла на кухню чайник ставить.

Заходит, растерянная, в комнату, говорит: — Понятия не имею, куда делся… В вазе был пирожок. Лежал себе спокойно, никого не трогал… И куда-то делся…

Мы вместе пошли на кухню. Под столом чавкало. Розовое Ухо аккуратно лакомилась яблочным пирожком. Совесть ее молчала. Ей было вкусно.

Даня прислал мне фотографию. Подписал «Вечер». Темная вода отражает и заросшие густой травой холмы, и два пирамидальных тополя, и дикую черешню, под которой мы так любили сидеть. И небо вечернее, и первую звезду. Там мы часто отдыхали, когда дети были маленькими.