Марианна Гончарова - Четвертый звонок

Обнаружив отсутствие Фимы, а затем — о ужас! — и пистолета, маршал, бодро шатаясь, вскочил и, выбросив по-наполеоновски руку, вскричал:

— Догнать! Обезоружить и доставить в штаб!..

И добавил:

— Брать живым!

В ту роковую ночь Фима-«выйди-из-воды», удирая от маршала Жукова, попытался даже отдать Боженьке душу путем купания в нашей реке, поскольку плавать он благодаря дедушке так и не научился. Но раз был не очень трезв, а значит, был бесстрашным, то как-то в результате выкарабкался на родной берег. Он даже от страха утонуть хотел из Гришиного пистолета застрелиться, но к тому моменту, когда ему пришла в голову эта спасительная мысль, пистолет Гришин Фима-«выйди-из-воды» вполне удачно утопил…

Если говорить честно, то сам Фима так бы на свой берег и не вылез. Вытащили, конечно, братья по разуму. Единственному. Хотя и коллективному. Зацепили чем-то и выволокли. Пистолет не нашли, хоть и, гонимые своим полководцем, шарили по дну Ракитнянки два дня, пока не протрезвели.

Вроде бы и вся история, если не учесть, что, когда утром я вышла пить кофе на террасу, я вдруг увидела, что все мои прекрасные астры радужных расцветок, махровые и ромашковые, так ласкавшие глаз, срезаны под корень. Даже передать не могу, что я испытала. А нет, как раз могу. Я бы, конечно, очень расстроилась, если бы не услышала, как растерянная Алла, Гришина жена, кричала:

— Дожились! Что они ели?! Чем закусывали?! Они астры ели! Четыре известных в городе человека, уважаемые даже, можно сказать, люди сожрали клумбу. Чужую! Соседскую! Под маслом для загара! Они сожрали астры Гончаровых! Нет, хоть бы женщинам цветы подарили или продали на худой конец, так нет — они их съели!

Да, друзья мои, какое все-таки разнообразие людей-человеков на этой планете! Как прекрасен и уникален Гриша-«когда-выпью-полководец»! А Фима-«выйди-из-воды»?! А другие?!

Они потом долго не собирались. То ли стыдно было, то ли лечились коллективом, не знаю.

Гриша-маршал, к слову, уехал в Крым. Алла по скайпу мне рассказывала, что вокруг дома столько насажала всяких цветов разных: и астры, и ноготки, и левкои, и петушки, и роз двадцать кустов. Закусывай — не хочу!

— Сегодня, — говорит он, раскладывая свои тетрадки — рраз! — и в конце урока «шестерку» получил.

— Да ладно! — удивляюсь я (у нас двенадцатибалльная система оценивания в школах, Дима не тянет даже на «тройку»). — За что?

— Тихо сидел.

Улыбка у него хорошая. Зуб-клычок чуть торчит в сторонку.

Его однажды привели ко мне, попросили хорошие люди помочь ему с английским. Говорили, мол, парень — чемпион страны по гонкам на картах в своей возрастной категории, надо ему помочь. Он ведь скоро на Европу ездить начнет.

Он пришел и говорит:

— Извините, у меня в голове опилки. — О! Ты, — говорю, — Винни-Пух?

А он:

— Нее, я — Дима. Я в будке лежал.

Мама его улыбается, краснеет и кладет руку ему на плечо, мол, ну что ты, Дима, болтаешь… А Дима продолжает озабоченно:

— Он еще маленький, плачет. Скавчит. Вот так: «аув, аув, аууув…» — заскулил Дима очень натурально.

Мама опять усмехнулась и приобняла Диму, мол, хватит.

— Мама мне подарила на первое сентября. Он у нас всего неделю и плачет. Я к нему туда залезаю, лежу с ним там. У меня теперь опилки в волосах поэтому.

Сероглазый подвижный мальчишка одиннадцати лет. Совершенно не понимаю, почему эти файлы у него в голове не открываются. Как только я задаю первый вопрос, у Димы тут же зависает операционная система. Глаз тускнеет, мальчик начинает зевать, мычит, молчит или отвечает невпопад. Какое-то странное и непонятное мышление. Иногда может выдать сентенцию мудреца, что-то вроде:

— Компьютер может все. И не может ничего. Он не умеет смеяться, плакать и разговаривать с Богом.

— Как это?

— Ну, как — молиться же. И так… громко… нет… как это… ну, чтобы Бог услышал. И чтобы компьютер в него поверил. Вот мы в него же верим, — он горсткой пальчиков тыкал себе в грудь, — так, и он чтобы поверил, надо.

Но все это он говорил на родном языке. Английский не давался. Никак. Ни с какой стороны. Ни по какой методике. Ни-как! Я решила: да ну, зачем мне вообще морочиться — все равно толку не будет, каждый раз с Диминым приходом я прилагаю сверхусилия, а результата — ноль. И наконец я решила позвонить его маме, объясниться и отказаться. И мальчику сказала, когда он пришел в очередной раз:

— Дим, — говорю, — давай-ка мы расстанемся… У нас с тобой все равно ничего не получается, ну зачем нам мучиться…

У него так потемнели сразу глаза! Такие они стали глубокие!

Головой покачал:

— Давайте еще чуть попробуем. Я буду стараться. Пожалуйста, — сказал Дима, — вы мне нравитесь, я вас сам выбрал.

— Как это? — Я даже обиделась. Я же не щенок, чтобы меня выбирать!

— Я всех выбираю сам: тренером по картингу я выбрал папу, я сравнил и подумал, что папа тренирует лучше, чем чужой дядя. А тренером по английскому я выбрал вас. Я даже маму сам себе выбрал.

В тот раз он ничего мне не рассказал, я тоже не лезла с расспросами, но понятно, что после такого откровения я никак не могла расстаться с Димой. У меня, как это и положено, мгновенно изменилось отношение и к нему, и к занятиям, и мы с ним поплелись дальше, чуть сбавив темп, чуть ослабив усилия, но видя цель. А цель была — Европейский чемпионат по гонкам на картах. Через семь лет. И необходимое условие участия — знание английского языка. Мы потопали крохотными шажками, вот уже научились читать и переводить, вот уже можем рассказать о себе, о своих друзьях. И о своей маме, которую выбрал сам.

Когда Диме было три года, его непутевая биологическая мать уехала в Россию, там нашла себе нового мужа, пустилась в очередное далекое плавание, оставив за бортом и маленького Диму, и его старшего брата Олега. Дима просто застыл, как будто планета перестала под ним вертеться, он затосковал, но понять, объяснить себе или другим, почему так ему плохо, не мог. Он перестал разговаривать, потерял интерес к играм — во дворе со сверстниками — и даже к мультфильмам. Не чувствовал, как и когда сменяются времена года, потому что для него время остановилось. Он чего-то ждал, но не знал чего. А старший брат Олег все понял по-своему и стал мстить. Верней, вымещать обиду на младшем. Я помню, как четырнадцатилетний Олег приводил пятилетнего Диму в подготовительную школу, где я вела американский курс «Игры и рифмы». Олег оставлял Диму прямо в коридоре, заставляя переодеваться самостоятельно, и уходил, даже не попрощавшись. Помню, меня тогда очень удивляло и восхищало в этой школе для маленьких, что почти от каждого ребенка утром резко пахло мужским одеколоном. Это означало, что отец привозил малыша, и обнимал, и целовал на прощанье. Потом аромат быстро испарялся, но настроение от такого впечатления оставалось. А мальчика Диму никто не обнимал, он был бледный, печальный и ни на один вопрос не отвечал, вообще игнорировал всех, кто подходил к нему, чтобы помочь. Мотал головой, мол, не надо. Сопел, но переодевался, путаясь в шнурках, застежках и пуговицах.