Элена Станканелли - Я РОСЛА ВО ФЛОРЕНЦИИ

Я отчетливо помню тот момент, когда моя мать подняла трубку телефона и по ее скупым словам я поняла, что на другом конце провода кто-то ей сообщает о смерти моей лучшей подруги. Я помню свое ощущение — такого я никогда больше не испытывала: словно электрический разряд пробил голову, потом через ноги ушел в землю.

Я повела себя странно: побежала в гостиную и запрыгнула в кресло, задрав ноги на подлокотник, упершись задом в подушку. Типичное движение подростка, порывистое, необъяснимое. Годами я мысленно возвращалась к тому дню, пытаясь разобраться в себе. Я нырнула в кресло, чувствуя, как что-то во мне разбилось.

Так случается перед лицом смерти. Ты постоянно задаешься теми же самыми вопросами, но не продвигаешься ни на пядь, потому что натыкаешься все на ту же стену. Почему я ей это сказала? Почему я не сделала того, о чем она меня просила? Почему я так ответила? Прошло много лет, но до сих пор я чувствую кожей шерстяную обивку того кресла. И совсем не желала бы снова его увидеть.

Некоторые женщины, выбирая свадебное платье, говорят, что потом его перекрасят. Или укоротят, обрежут рукава, а из фаты сошьют прозрачный топ. Но это неправда. Они так говорят, потому что в голове у них путаница. Женщина, которая до сего дня вела нормальную жизнь: ездила на работу на мопеде, занималась любовью с братом подружки, пила, курила, читала по утрам газету, — вдруг оказывается перед зеркалом в полный рост, одетая как в фильме о Гражданской войне в США. Вольность в обращении со временем. Свадьба — день, исключенный из истории, литургия, правила которой не должны иметь ничего общего с обыденностью, а лишь отражать внутреннее состояние. Женщины сегодня выходят замуж одетые как в Греции эпохи Перикла или как во Флоренции времен Лоренцо Великолепного. Понимаю, почему потом они стараются тщательно скрыть вещественные доказательства своего безумия.

Но однажды я увидела это платье. Мать на секунду открыла коробку и мне его показала. Разумеется, от него пахло пыльным шкафом, но больше всего меня поразило, какое оно маленькое. Просто кукольное. Женщины очень мало весят, когда выходят замуж, еще меньше, чем в день устных экзаменов на аттестат зрелости. Словно заранее берут разбег перед грядущей беременностью. В тот день мать сказала, что хранила его для меня, но мне оно явно мало. И она была тысячу раз права.

На свадебных фотографиях отец везде улыбается, и видно, что резцы у него выдаются вперед, как у кролика. Теперь у него нет кроличьих резцов. Зато у меня очень долго были. Что потом с ними случилось, вы уже знаете.

Эта история всегда наводит меня на мысли о дочери Мадонны, малютке Лурдес Марии. Жгуче-черные волосы, жгуче-черные брови, сросшиеся, как на портретах Фриды Кало, но притом вылитая мать. Лурдес — это своего рода память о временах до преображения. Стартовые колодки, с которых ринулась вперед Мадонна благодаря мудрой эстетической стратегии. Дети таковы, они обнажают прошлое, которое мы часто хотели бы утаить. Потом они в свою очередь вырастают и видоизменяются. Вот и у меня теперь тоже нет кроличьих резцов.

Родители порой извлекают на свет свои свадебные фотографии, чтобы оценить ущерб, который время нанесло их гостям. Как постарел такой-то, как хороша была такая-то! Или: они здесь такие молодые в своих шляпах и легких платьях, а ведь их уже нет. Некоторые пары распались; впрочем, таких немного. Разглядывая фотографии, свои и своих друзей, я определяю дату по тому, кто снят на них вместе. В эпоху вечной молодости лишь любовные истории напоминают о том, что жизнь наша имеет этапы, развязки, ступени.

Среди тех снимков есть один особенный. Мать с отцом выходят из церкви, и из-за их спин выглядывает невысокий человечек в круглых очках. Вид у него такой, словно он куда-то опаздывает. Как Алисин Кролик с часами в жилетном кармане. Этого человека зовут Джорджо Ла Пира.

С этой фотографии, все мое детство служившей мне талисманом наряду с томиком стихов Лорки, и началась эта книга. Поза Джорджо Ла Пиры, будто по ошибке попавшего в кадр, пробуждала маю память. Потому что история всегда начинается с кого-то, случайно оказавшегося перед телекамерой. Эта история — об одной из самых притягательных политических фигур послевоенного времени.

Джорджо Ла Пира, как и мой отец, родился на Сицилии. В 1904 году в Поццалло, в провинции Рагуза. Получив диплом по праву, он, как и мой отец, в 1926 году переехал во Флоренцию следом за своим профессором Эмилио Бетти. В сентябре 1943 года, спасаясь от фашистской полиции, он уехал в Фонтерутоли, в области Кьянти, где прожил три месяца в доме семьи Маццеи. Фьоретта, дочь профессора Якопо, большого друга Ла Пиры, стала с тех пор одной из его самых внимательных и преданных собеседниц.

Вернувшись во Флоренцию после войны, он снова стал преподавать в университете. Его специализацией было римское право: в этой области он пользовался авторитетом на международном уровне. Благодаря своим научным изысканиям и антифашистской деятельности, которая с годами переросла в трезвый и бескомпромиссный пацифизм, он был приглашен в Конституционную комиссию (так называемую "комиссию семидесяти пяти"), занимавшуюся разработкой проекта Конституции. В 1948 году он был заместителем министра труда в правительстве Фанфани, в 1951-м его впервые избрали мэром Флоренции. Второй срок, начавшийся в 1956-м, прервался в 1957-м: Ла Пира подал в отставку. Депутат парламента от христианских демократов, он возвратился во Флоренцию в 1961 году, будучи в третий раз избранным на пост мэра. В 1965 году он окончательно оставил этот пост. Свадебное фото моих родителей датировано апрелем 64-го.

Есть еще один снимок, на котором мой отец запечатлен рядом с Ла Пирой, — в другой обстановке. Двое мужчин стоят перед подъездом, оживленно беседуя, отец слегка наклонился к профессору — тот ниже его ростом, но со стороны отца это и знак уважения. У отца из кармана выглядывает сложенная газета. Можно прочесть только "Иль Джорнале ди…". Типичный портрет молодых людей накануне революции, строгий, исполненный уважения, композиционно правильный.

Ла Пира был весьма эксцентричным городской головой и политиком. Христианин до мозга костей, он всегда принимал сторону слабейших. Он выходил на баррикады с рабочими, не желавшими терять работу, не оставлял в покое своего друга Фанфани, занимавшего в те годы высокие посты в Риме. Замечательная переписка свидетельствует об их дружбе и о пройденном вместе пути в борьбе за общие идеалы.

Когда владельцы мастерских Пиньоне грозили массовыми увольнениями, Ла Пира убедил Энрико Маттеи выкупить производство. Идеалист и мечтатель, он поехал в Палестину, чтобы выступить посредником между арабами и евреями, в Советский Союз, чтобы убедить русских отказаться от атеизма, в Ханой к Хо Ши Мину, чтобы вести переговоры об окончании войны с Соединенными Штатами. Он предложил организовать встречи между мэрами городов всего мира, пригласил во Флоренцию представителей африканских государств, чтобы сообща обсудить кризис в странах третьего мира. Он был революционером и неважным пророком (как все идеалисты, которые не отступают, даже видя на горизонте крах своих идеалов) и рьяно отстаивал свои идеи, однако был весьма разборчив в средствах; его партия ныне придерживается иных принципов.