Ирина Велембовская - Дела семейные (сборник)

Алексей пристально посмотрел на нее.

– Что-то ты чудить начала, – сказал он немного удивленно, но браниться не стал.

Зима наступила холодная, и вечера казались невыносимо долгими. За это время почти никто у Тереховых не бывал. Маня думала вначале, что воротовские ее сторонятся, но потом поняла, что и до нее тут так было заведено: прежняя хозяйка гостей не привечала и сама по гостям не ходила. И Мане, привыкшей, что у матери дома всегда народ, было до боли тоскливо и вдвойне холодно. Вон даже у Лизаветы в Лугове, с тех пор как купила телевизор, каждый вечер народ табуном, мостятся к маленькому экранику, громко ахают, обмениваясь впечатлениями. А у них с Алексеем «Рекорд» стоит – экран как окно, а сидят они около него вдвоем, мерзнут… Иногда Маня увлечется, а Алексей вдруг посередине картины или спектакля начнет зевать, а то и вовсе выключит телевизор.

– Хватит эту муть смотреть. Давай спать ложиться.

«Разве же это муть?» – думает Маня, лежа с открытыми глазами, и не может забыть, как рубил Василий Губанов в «Коммунисте» один в лесу дрова, как били его потом кулаками…

Как-то в воскресенье пришла тетка Агаша. Отряся ноги в сенях, шагнула в избу. Старуха слезла с чуть теплой лежанки.

– Здравствуй, сваха! – садясь без приглашения, сказала тетка Агаша. – На печке спасаетесь?

Пока старуха ставила самовар, тетка Агаша разглядывала избу.

– С Покрова я у вас не была. Что молодые ваши? На Маньку мою не обижаешься?

– Избави бог! – отозвалась тетка Анна.

Маня в то утро ходила в Белов на базар, носила два бидона молока, в котором плавали белые ледяные иглы. Вернулась озябшая, запорошенная холодной снежной крупой.

– Сливать, стало быть, не носите? – спросила тетка Агаша.

– Леня не велит, – не глядя на мать, ответила Маня. Тетка Агаша помолчала, потом сказала многозначительно:

– Легко, милка, ты своему Лене поддалась. Гляди, не застудись на базаре, а то придется ему и вторую жену хоронить.

После чая Маня с матерью прошли в горницу.

– Манька, – после долгого молчания заговорила тетка Агаша. – Я слышала такой разговор: Алексей твой хочет тебя с работы снимать. Правда это?

Маня знала, о чем спрашивает мать: как-то они с Алексеем шли по Воротову, и им повстречался Егор Павлович. Алексей бесцеремонно подошел, спросил: «Товарищ директор, расчет моей жене подпишете? А то ведь она на вашей работе все здоровье растеряла».

Егор Павлович пристально посмотрел на Маню сквозь свои очки. «Я в первый раз слышу, что вы плохо себя чувствуете. Но раз вы на нашей работе растеряли здоровье, то наша обязанность о вас позаботиться. Приходите, мы поговорим, если надо, направим на ВТЭК».

Маня готова тогда была сквозь землю провалиться, а собравшийся вокруг народ смотрел на Алексея, щеголевато одетого в синее, тонкого драпа пальто с каракулевым воротником и такую же кубанку, и на Егора Павловича, который, несмотря на позднюю осень, был в своем темном плаще с потертыми бортами, а вместо хромовых сапог с калошами на ногах у него были тяжелые ботинки, чиненные деревенским сапожником.

– Нет, мама, уж это я по его не сделаю! – вдруг горячо сказала Маня. – Алексею охота, чтобы я всю зиму по базарам таскалась, а на весну опять в совхоз заявление понесла. Совсем-то снимать он меня и не думает: ему тогда с землей расстаться придется, и с коровой, и со свиньями своими… А ведь мне какими тогда глазами на людей смотреть надо? И теперь уж на Егора Павловича хоть не гляди…

– Эх, Маняха! – с грустью сказала тетка Агаша. – Зря я тебя из рук выпустила. Еще в тебя ума-то вкладывать да вкладывать! Кто тебя в эту пучину пихал? Какая неволя? Куска, что ли, не хватало или разута-раздета была? Конечно, с кем промашки не бывает, так добро бы через любовь! А ты неуж же своего белобрысого любишь?

– Что ж, уходить, что ли? Перед людьми срамотиться?..

– Срам невелик. Сама жить не захочешь – так никто тебя не заставит: ни милиция, ни исполком. Только это дело простое – повернуться да пойти. Тут подумать нужно, нельзя ли как жизнь по-другому наладить. Вон она, девочка-то! О ней тоже кому-то подумать надо. Ведь она уже тебя матерью зовет.

Маня заплакала, пошла взяла Люську, прижалась щекой к ее теплой замурзанной щеке.

– Ножки у нее кривые, лечить бы надо… И зубы плохо идут. Уж я Алексею сколько раз говорила.

– Сами мы таких вот Алексеев допускаем, – сердито сказала тетка Агаша. – Молчим много. Объявили: вот он такой-сякой, немазаный, по-ударному работает, планы выполняет! Да портрет его повесили: равняйтесь, мол, все по нем! Что же ему не величаться! Он и рад, думает, что лучше его и нет: работает как положено, взносы куда-то там плотит, рожу никому не бьет. Что работник хороший – это еще не штука: он за это и денежки хорошие получает. А что для людей от сердца-то сделал?

К обеду вернулся Алексей. Агаша уже уходить собралась, но задержалась. Алексей скинул у порога рабочую одежду, сырые валенки, ватник. Тетка Анна засуетилась, стала убирать за ним. Согнувшись в три погибели, потянула из печи тяжелый чугун, чтобы достать теплой воды умываться, начала собирать на стол: резать хлеб, крошить мясо в чашку со щами, бить яйца в сковородку, поставленную на лучинки в загнетке. Маня молча ей помогала.

– Ты это что, зятек, или занемог? – вдруг спросила наблюдавшая за всем этим тетка Агаша.

Алексей удивленно вскинул белесые брови, непонимающе посмотрел на тещу.

– Я гляжу, за тобой ходят, как за роженицей. Не ко времени ты, милок, холопов-то заимел, подавать да подчищать за тобой.

Тетка Анна испуганно замахала руками:

– Да он-тось кушает! Я приберу, приберу! Мое такое дело…

Маня стояла бледная, не шевелясь. Но Алексей был спокойной породы: криво усмехнулся, взглянул исподлобья на тетку Агашу и не спеша стал закусывать.

Тетка Агаша тоже сделала вид, что ничего не произошло.

Прощаясь, спросила:

– У вас нет ли книжечки такой: «Катерина Воронина»? По телевизору глядела, так охота бы почитать. Маньку проводила, очки заказала: все ж вечерком когда…

Пряча вновь подступившие слезы, Маня покачала головой.

– Ты еще-то придешь, мам?

– Погляжу, какая зима простоит. А то к Витьке в Москву съезжу, погощу.

Но тетка Агаша в Москву к сыну не поехала: нанялась возить на ферму барду со спиртозавода в Белове. Маня не раз видела, как проезжала мать по Воротову в санях, груженных бидонами, а рядом с санями шли воротовские бабы, и тетка Агаша что-то оживленно и громко им рассказывала.

Зашла как-то вечером и Валюшка. Маня и обрадовалась, и смутилась: они со старухой парили отруби, и по избе плыл кислый густой пар.

– Зазналась ты что-то! – с обидой сказала Валюшка. – Сколько у нас в Лугове не была! А на курсы-то, что ж, и не думаешь?