Владимир Маканин - Пойте им тихо

В коридоре на Якушкина налетел лысый сын, уже примчавшийся: «Это почему же мама не пьет лекарство? Почему вы уходите?.. Стойте!» Знахарь спускался по лестнице; лысый бежал за ним, хватая за пиджак и за руки.

Когда они вышли из больницы, лысый забежал перед Якушкиным — и тут, хочешь не хочешь, знахарю пришлось остановиться и пришлось непонятливому объяснить грубо и зло, что старухи не больны и что они умирают естественной, правильной смертью. «Тебе бы, дураку, так помереть…» — знахарь отвечал ему, грубея и оголяясь с каждым словом. Но лысый, конечно, опять бежал за ним, хватал за руки, вынимая-пряча свои купюры: «Стойте! Стойте же!..» Люди оглядывались, бесноватый наконец отстал. На другой день, на третий, еще и на четвертый он преследовал Коляню, пробуя повлиять на знахаря через него, — потом наконец исчез.

В перечне врачевания тех дней появился первый и единственный случай, когда Якушкин не исцелил. « Чирьянова А. М. Общая изношенность организма. Распад. Якушкин лечить отказался …»

Статья была о Якушкине, Суханцеве, Шагиняне и Караваеве — впервые Коляня написал о всей четверке вместе. В итоге зав посоветовал пристроить статью в медицинский журнал.

— А у нас? — Коляня настырничал.

— А у нас (и это в самом наилучшем случае) можем поставить в десятый номер небольшой фрагмент… Но — без их фамилий. — Заведующий повысил голос: — Коляня, пойми: нас завалят письмами!

Коляня смолчал.

— Пойми: больные приедут даже с Камчатки и будут ночевать у меня в кабинете.

Вернулся к себе Коляня поздно, и хорошо, что не совсем поздно, потому что у дверей гостиницы стоял Якушкин и, томясь, переминался с ноги на ногу. Старика не пускали, гоня вон.

Им, конечно, примелькалась и уже надоела его рожа, как это и бывает время от времени в гостиницах. «Опять ночевать?» — выкрикивала, стоя в дверях, горничная первого этажа, а горничная второго стояла с ней рядом. Знахарь, врачевавший несколько суток подряд, вяло бубнил:

«Поспать надо. Немного поспать». — «Я тебе дам поспать!» — горничная вышколенно и без промедления взяла тоном выше, как только увидела подошедшего, лучше сказать подоспевшего, Коляню. Гневясь, замахала руками:

— Гость считается, если гость, а старик этот у вас уже не гость — жилец!

Коляня без слов и быстро потянул ослабевшего старика за собой и провел внутрь; горничная, распаляясь, что-то там вслед шипела, но это уж как обычно. В номере Коляня, напоив зверобоем, спросил, как, мол, насчет супца с травками, Сергей Степанович, — знахарь же не ответил, знахарь валился с ног.

Коляня постелил ему на кровати, сам, как всегда, лег на полу.

— …Сергей Степанович, может быть, и впрямь все дело в тотальном страхе? — Коляня заговорил.

— А?

— Может, вся тайна именно в том, что рак — болезнь из обычных, но люди парализованы страхом перед ним… Вы же как истинный пророк (Коляня хотел сказать: как шизофреник, но успел оговориться) упрямы и поражения не признаете. Логично?

Знахарь спал.

— Сергей Степанович…

Спал.

— Вы своей волей освобождаете человека от страха, и тогда он излечивается сам собой, отчасти, конечно, — нет, какая прозрачная мысль! — К ночи Коляня каждый раз потрясался прозрачной и совсем новой, как казалось, мыслью.

Якушкин спал. Коляня, вдруг заботливый, укрыл старика одеялом, подоткнул углы. Он подумал, что старик сам себя не знает. Благоговея, он сейчас думал, что, быть может, в том и удел всех гениев и спасителей — не знать, что и как они сами делают; они делают, и этого довольно, и спасибо им… Прервав очередную его прозрачную мысль, в дверь постучали и вошли: так или не так, но гений и спаситель должен был немедленно выметаться вон.

Заспанный директор-бытовик был суров. Он тыкал:

«Тебе, Николай, разрешили приводить гостей, однако в порядке исключения. Ты, Николай, и сам здесь на птичьих правах. Я пожалуюсь Андрею Севастьяновичу…» — они, быстрые, тут же и подняли Якушкина. Растолкали. Коляня исподтишка двинул доносчицу-горничную диванным валиком — та вскрикнула, после чего начался скандал. Коляня огрызался, а они кричали. Горничная хотела среди ночи и немедленно милицию, но, к счастью, директор-бытовик милицию среди ночи не хотел. «Да не убил же он тебя». — «А если каждый из них лупанет меня валиком — что будет?» Горничная не унималась. Сонный бытовик наконец прикрикнул на нее: «Ладно, ладно, хватит про валик, поехали дальше! »

…И они поехали: Коляня и Якушкин. Старик клевал носом. Они стояли у подъезда, томясь и почти час ожидая ночную машину. Наконец приехали, и Кузовкин, заспанный, открыл им дверь. Люся стояла о бок с ним, Люся сообразила быстрее — захлопотала и засуетилась: «Конечно, Сергей Степанович. Одну минуту, Сергей Степанович… Я вам постелю».

Коляня наскоро перешептался с Кузовкиным — пусть, мол, месячишко изгнанный старик поживет у вас с Люсей, пока сработает время и в гостинице про знахаря несколько подзабудут.

Лена продолжала вести свой жизненный поиск, который, все углубляясь, свелся к затянувшемуся и нервному выбору меж Коляней и мужем. Порвать непросто. Муж Лены был, что там ни говори, и умен, и молод, и ведь Вовка — их сын.

У мужа были свои перемены и, вероятно, свой поиск: у него тоже появилась женщина, собой недурна, кандидатка в жены. Он вдруг заоглядывался, тоже находясь на распутье. Обоюдная сложность, дергая там и здесь, Лену выматывала.

Усложнил и отчетный период в НИИ; времени не хватало. Однако в компенсацию жизненного распутья и как бы на распутье этом ей помогая, природа выдала Лене лучшие, может быть, ее краски: никогда не выглядела Лена так великолепно и броско, как в те дни. Лена была озленная, нервная и красивая. Такой она и приходила (являлась) в самый разгар сборища якушкинцев, где с полчаса-час выслушивала бред отца и заодно бред их общий; из деликатности глотнув вонючую жижу, она приближалась к отцу в первую же зверобойно-поительную паузу и, взяв за руку, уводила. «Воспитывай внука. Почему это, папа, ты воспитываешь и учишь только чужих?» — вела она, выговаривая ему по дороге. Внешне на улице они были похожи на деда и внучку. Якушкинцы Лену ненавидели, она их тоже.

Воюя с порога, она волокла старика в ванную, где мыла его и приводила в божеский вид; прихватив ножницы и велев сидеть смирно, подравнивала ему бороду; старик недовольно ворчал. Крепя домашний стиль, Лена отвела в этот раз отца в комнату, где скучал Вовка: пусть общаются. Сварила кофе — села, покуривая сигаретку.

По времени тут, конечно, должен был примчаться в дом всполошенный якушкинцами Коляня — и он примчался. «Посиживаешь, да? — спросил. — Покуриваешь? Используешь гения в домашних целях?» — и вроде бы неглупый, и ведь знал, что Лене несладко, а говорил колкие эти словечки нацеленно и почти всерьез. «Да. Использую», — Леночка затянулась сигаретой. Они не первый раз так говорили.