Владимир Маканин - Пойте им тихо

— Что?

— Я про Вику.

— А-а.

— На чем порешили?

— Да так…

И я, конечно, кивнул: дескать, понятно. Дескать, ясно.

Если бы я был педантичным и тупым стражем, каких тысячи, он, хочешь не хочешь, сказал бы, что Вика, она такая, техникум кончила, а теперь в институте. А родители ее такие. А договорились с ней так: письма писать. Или, скажем, встретиться на каникулах… Но я не хотел быть таким, каких тысячи. И не узнал ничего. Ноль.

Солнце припекало. Палисадник постепенно наполнялся зноем. Меня вдруг тоже сморило. Я прикрыл глаза.

Когда я очнулся — брата рядом со мной не было. Но я тут же увидел его. На скамейке напротив сидели три девушки. Все три ели мороженое и смеялись. Они были в фирменных платьях продавцов. Где-то поблизости был крупный магазин.

Брат что-то им говорил, они хохотали. От его вялости не осталось и следа. Во мне что-то екнуло: вдруг он опять убежит с одной из этих? Мысль была нелепая, но достаточная, чтоб окончательно стряхнуть дремоту.

Девушки как раз встали — они уходили, потому что их обеденный перерыв кончился. Брат уходил с ними.

И я не окликнул его. Сдержался. Я все так же сидел, и глаза были закрыты, будто я спал. При выходе из палисадника брат обхватил двух девушек за плечи. Они смеялись — на самом выходе был коротышка столбик, видимо остаток когда-то существовавшей вертушки, — и вот брат, по-прежнему крепко прижимая девушек, будто бы не знал: обойти этот столбик справа или слева?.. В конце концов он уперся в этот столбик. Вся троица застряла. Прохожие, в основном бабуси с детскими колясками, подняли шум. Они не могли пробраться в палисадник. А эти все хохотали.

— Подремал немного? — спросил он, вернувшись.

— Подремал.

— Еще час до поезда. А я у них адреса взял.

— У этих девчонок?

— Ага.

— Письма писать будешь?

— Не обязательно. Может, и буду.

И он доверительно улыбнулся:

— Одна из них некрасивая. Так себе. Но я у нее тоже взял.

Мы помолчали.

А затем он обнял меня за плечо и сказал, что до поезда всего час. Стало ясно, что пора прощаться.

— Ты же мальчишка, — сказал я ему, — тебе же всего восемнадцать. Как же ты не оробел? В те дни.

— Чего мне робеть?

— Мало ли. Первый раз в Москве, один в огромном городе.

И тогда он сказал примерно так. У него в этом огромном городе был страж. Который не навязывался, не лез в душу и в то же время оставался стражем.

— Ладно тебе. Перестань, — сказал я.

— Честное слово, — сказал он восторженно, — честное слово, это так и было!

Мне стало тепло на душе. Я почувствовал, что краснею. И быстренько сменил тему разговора. Лишь лет пять спустя, уже в другом разговоре, выяснилось, что тогда он имел в виду голубоглазую Вику. Не меня.

А в ту минуту я сидел рядом с братом как человек, который честно выполнил свой долг. Как старший. Как страж в лучшем и человечнейшем смысле этого слова. До поезда было целых сорок минут. Я сидел расслабившийся и счастливый.