Говард Джейкобсон - Время зверинца

Помыслив о злой иронии судьбы — реальной опухоли мозга после выдумок Ванессы, — я упустил из виду еще более злую иронию — так же «накликанную» ею болезнь Альцгеймера. Такое вот дочернее проклятие.

До сих пор я полагал, что эта болезнь не поражает людей так рано, всего лишь на седьмом десятке. Но Фрэнсис сказал, что это не редкость, особенно среди женщин. Кроме того, по документам Поппи оказалась несколько старше, чем мы оба полагали.

Вот как?

Но было уже поздно осуждать ее за этот обман.

Он не мог с этим справиться, потому и позвонил мне. Он не мог справиться ни с чем: ни с нахлынувшим горем, ни с практическими вопросами, требующими срочного решения. И он просто захотел услышать собственный голос, произносящий слова: «Я не могу с этим справиться». После чего он, возможно, сумеет взять себя в руки.

Он рассказал, что состояние Поппи с некоторых пор медленно ухудшалось, а затем болезнь буквально в одночасье взяла над нею верх. На один пугающий миг я подумал: уж не хочет ли Фрэнсис передать ее под мою опеку? При таком нагромождении злых ироний, почему бы не случиться еще одной? Однако у него и в мыслях ничего такого не было. Не собирался он препоручать уход за ней и Ванессе, хотя это представлялось вполне логичным.

— Ты ей звонил? — спросил я.

Оказывается, еще нет. Я вызвался позвонить сам, но он попросил этого не делать. Он боялся, что вмешательство Ванессы только ухудшит ситуацию.

— Ты же в курсе их отношений, — сказал он. — Они вечно грызлись друг с другом.

— Это Поппи тебе так сказала?

— Да.

— Но это неправда. Между ними не было вражды.

— Поппи считала иначе.

Я предположил, что подобные мысли могли быть порождены болезнью. Прогрессирующее слабоумие цепляется за все дурное и отсеивает из памяти все хорошее, разве не так?

Мы продолжили разговор три дня спустя в том самом клубе в Сохо, где он впервые встретился с Поппи. Это была его идея, не моя. Он хотел таким образом подстегнуть воспоминания — сентиментальные и не только. Вероятно, поэтому он с ходу на меня насел:

— Так в чем же заключалось «отсеянное хорошее»?

— Между Поппи и Ванессой? Список получится длинный. Они были как сестры, Фрэнсис.

— Ты забыл роман Ванессы? Она как раз писала, что для матери и дочери быть похожими на сестер — это неправильно, это плохо.

— Ну да, так в книге.

— И в жизни так же, Гай.

Я повторил с оттяжкой это слово:

— Жизнь!

— Да, в жизни все это очень болезненно.

— Но Поппи болезненно восприняла только фильм Ванессы. А «в жизни», как ты это называешь, они повсюду разгуливали вдвоем этакими павами, подзаряжаясь энергией друг от друга.

Внезапно он на меня разозлился:

— Ты был просто одержим ими обеими! Ты вдохновлялся ими для своих гребаных сочинений и не замечал реально происходящего у тебя под носом. Вот что я тебе скажу, Гай: ты воображаешь себя видавшим виды циником, но на деле ты грудной младенец. Ты идеализировал этих женщин и своей идеализацией загнал их в небытие.

Что я мог сказать в ответ? Отрицать свою вину в том, что Ванесса сейчас валяется в грязи с пьяными туземцами, а Поппи впала в старческий маразм?

— Мне ужасно ее жаль, — сказал я, опустив голову и не глядя на Фрэнсиса. — Более чем жаль — у меня сердце разрывается. Могу я ее проведать?

И я представил, как сижу на краю постели, глажу руку Поппи и приговариваю: «Конечно же, там есть мартышки. Они есть повсюду, надо только уметь их видеть».

Но Фрэнсис отклонил мое предложение:

— Ты этого не вынесешь. Для подобных вещей в тебе недостаточно мужественности.

Я еще ниже склонил голову. Может, мне следовало вообще пасть ниц, уткнувшись лбом в ботинки Фрэнсиса? Я плохо понимал, в чем конкретно заключалась моя вина, но в таких случаях понимание и не требуется.

После долгой паузы Фрэнсис поинтересовался, как я лажу с Картером Строубом, но явно не услышал мой ответ. В глазах его стояли слезы. Он признался, что два года, прожитые с Поппи, стали лучшими годами в его жизни.

— А в моей это были худшие годы, — признался я в свою очередь, — но ты и Поппи тут ни при чем.

В этом я покривил душой, но лишь отчасти.

Он поведал мне тайну. Оказывается, Поппи прочла все мои книги.

— Наверняка по твоему совету или даже настоянию, — сказал я.

— Ничего подобного. Она прочла их задолго до знакомства со мной. Внимательно прочла каждое слово. Она покупала твои книги сразу после выхода и прочитывала их залпом.

Я смахнул со лба каплю холодного пота.

— Более того, — продолжил он. — Она писала рецензии на твои книги на «Амазоне».

— Поппи?

— Поппи.

— Так это Поппи приравнивала меня к Апулею?

— Не могу сказать точно. Про Апулея могла придумать Ванесса.

— Как, и Ванесса тоже?

— Они сочиняли рецензии вдвоем. Садились и сочиняли.

И так продолжалось уж не знаю сколько лет.

Мой рот, казалось, теперь уже навеки останется в разинутом положении. Подумать только! Ванесса и Поппи из года в год вместе сочиняли те самые неумеренно хвалебные рецензии! И ни одна ни разу мне не проговорилась. Они не напрашивались на мою благодарность — да и вряд ли я бы их за это поблагодарил.

«И все-таки они были как сестры», — хотел я сказать после того, как наконец-то восстановил контроль над своими лицевыми мышцами. Но такие заявления могли увести меня еще дальше по пути идеализации и сентиментального оплакивания этих женщин — попутно с сентиментальным оплакиванием самого себя.

Последняя новость меня доконала. Я больше не мог оставаться в этом ресторане. Скажете: ну вот, опять пресловутое «я, я, я»? Так и есть. Но, кроме себя самого, у меня больше никого и не осталось.

— Что будешь делать? — перед уходом спросил я Фрэнсиса.

Он пожал плечами — воплощенное отчаяние и беспомощность:

— Вряд ли от моих действий хоть что-то зависит. Не думаю, что это затянется…

Нет, я не создан для того, чтобы выносить подобные фразы! Фрэнсис был прав: мне недоставало мужественности.

Я положил руку ему на плечо:

— Если я могу…

— Ты не можешь, — сказал он, глядя в сторону.

Я знал, что он думает: «Ты? Помочь? Каким образом? Написав одну из своих сраных книжонок? Что ж, валяй, и посмотрим, какая от этого будет польза».

Может, пару лет назад у меня и не было настоящего нервного срыва, но этим вечером он случился однозначно. Оставшись без своих женщин, я не знал, как жить дальше. А ведь когда-то мне было недостаточно только одной из них. Даже еще не зная того, что знал сейчас, я уже тогда чувствовал, что они нужны мне обе. А сейчас… да что тут говорить.

Ко всему прочему у меня не было в работе книги, чтобы я мог забыться и затеряться в хитросплетениях слов. Ванесса и Поппи создавали нужную мне атмосферу для творчества. Из уважения к одной либо назло другой, но я продолжал писать. А сейчас никаких стимулов у меня не было — ни домашних интриг, ни обид, ни словесных баталий, ничего.