Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя

Он поднялся со своего места и с облегчением прошелся вокруг стола.

«Получилось! — думала она. — Нарыв лопнул. Он успокаивается. Теперь он наконец сможет признаться».

— Я…

«До чего робок!»

— Я…

— Вы меня боитесь?

Он отрицательно покачал головой. Она шепнула ему на ухо:

— Я вас слушаю.

— Я… Мне… Мне понравилась вещь, которую вы позавчера пели.

Опять о музыке? Скрыв раздражение, она ответила самым любезным тоном:

— Это его.

Он аж покраснел от восторга:

— Я был уверен в этом! Выходит, я могу отличить его стиль.

Внутренне она прыснула со смеху: «Его стиль? Какой еще стиль? Не было у него стиля, он подражал тому, что слышал. Еще бы сказал, что у промокашки есть стиль!»

Поскольку разговор все не входил в ожидаемое русло, он начинал надоедать ей. У этого человека на уме было что-то другое, а никак не брак; он не сделает ей предложения ни сегодня, ни завтра. До чего же она глупа, если вообразила себе такое! Похоже, дело в возрасте… Ей, как всем этим тетёхам за тридцать, хотелось бы думать, что она по-прежнему молода, красива, желанна. Полный провал! А этот датчанин ей, по правде сказать, уже наскучил. Может, уйти?

— Я пойду, вы не возражаете? С утра неважно себя чувствую.

— Ах, как жаль. Я увлечен вами и собирался предложить вам, чтобы мы жили вместе.

Ну что же, он на ней не женился, но все было «почти как». Они поселились в уютной квартире на Юденштрассе (ее оплачивал мсье), они вместе ели, вместе спали, занимались двумя мальчиками, чье образование заключалось главным образом в подготовке их к отправке в пансион, что представлялось ей идеальным.

Могла ли она жаловаться?

— Что ты делаешь? Тебя ждать? — крикнула она.

Из коридора раздалось его неясное бормотание.

Она нетерпеливо перетасовала карты. Она любила своего датчанина. Да! Она ценила его достоинства. Не именно это или именно то, а все вместе. Он был антологией достоинств. Собранием добродетелей. Это придавало ей уверенности. Его предшественник обладал скорее недостатками, чем достоинствами. Или, скорее, потрясающими недостатками и огромными достоинствами. Как роза с шипами. А этот кто? Крупный пион… Без запаха и с быстротечной красотой…

Она прыснула. Бедняжка! Все-то она насмехается над ним. Заметьте: по причине привязанности, а не от жестокости. Он такой старательный, такой серьезный, такой совершенный, такой предупредительный, что над этим необходимо смеяться, иначе…

Она остановилась.

Иначе что?

«Веди себя хорошо, — мысленно образумила она себя. — Не порти то, что имеешь».

Со своим предыдущим ей не приходилось изображать совершенство, потому что он таковым не был; с этим ей надо было следить за собой, сдерживаться, скрывать от него, что она может вести себя как дрянь, мерзавка, словом, по-свински. Он бы этого не понял, ему бы это не понравилось. Перед датчанином она старалась накинуть покрывало на некоторые стороны своей личности. Вдовье покрывало?

Она хихикнула.

Он подошел и поцеловал ей руку:

— Почему ты смеешься?

— Не знаю. Наверное, потому, что счастлива.

— Обожаю твой игривый нрав, — вздохнул он.

— Чем ты был так занят? Дипломатическая почта?

Она не имела ни малейшего представления о том, что такое дипломатическая почта, но ей нравились эти слова.

— Нет. Я разбирал партитуры.

— Прости, что?

— Составлял опись и датировал партитуры твоего мужа.

Она нахмурилась. Что, опять?.. Он посвящал целые часы тому, с кем она так несчастливо прожила.

— Дорогая, ты что, обиделась?

Она надулась:

— Ради нас я забыла прошлое. А ты, наоборот, постоянно возвращаешь меня к моему мужу.

— Меня интересует не твой муж, а музыкант. Это был гений.

«Дожили! Теперь и этот начал бредить! Первый упивался собственным самолюбием, а этот-то… Почему?»

— Я ревную.

— Что?!

— Да, я ревную, потому что ты, у которого так много работы, уделяешь ему столько времени.

— Полно, ты же не станешь ревновать к моему отношению к твоему первому мужу, которого я не знал и который умер?

— Почему ты говоришь «первому»? У меня что, есть второй?

Она пристально и недоброжелательно смотрела на него в ожидании ответа. Он виновато опустил голову.

И не произнес ни слова.

Она в слезах бросилась к себе в спальню и заперлась там.

— Похоже, ты успокоилась.

— Да, это так. Ты понимаешь, что прежде я жила подаянием? Мой музыкант не оставил мне ничего, кроме долгов. Ни на одной работе он не продержался достаточно для того, чтобы я могла рассчитывать на вдовью пенсию! Просто невероятно! Ни гроша.

— Надо сказать, с его характером…

— Теперь, благодаря моему датчанину, я получаю деньги то там, то сям. И трачу их как хочу, ему плевать.

Ее датчанин, как она его называла, нашел для нее способ зарабатывать деньги. Собрав и описав все партитуры, он попытался продать их. Трудно представить! Только подумать, что прежде рукописи валялись повсюду: под инструментом, в постели, в кухне, среди диванных подушек… А он вбил себе в голову, что это может иметь ценность, и донимал издателей. Самое поразительное, что порой он добивался своего. Как раз сейчас он выбирал между двумя. Ах, он проявлял себя чертовски удачливым продавцом, этот господин поверенный в делах датского посольства. К тому же обладал знанием юридических терминов, что позволяло ему заключать не подлежащие обсуждению контракты. Кстати, теперь он сам вел все переговоры, отождествив себя с вдовой. Она без колебаний дала ему право подписываться ее именем. Иногда, стоя у него за спиной, она читала письма, которые он составлял, и корчилась от смеха при виде того, как его рука выводит слова «мой дорогой покойный супруг».

Сестра одобрительно кивнула и добавила:

— А как со всем остальным?

— Он очень нежный, очень уравновешенный, очень предупредительный.

Разумеется, ничего общего с предыдущим. Она жила с «господином», который не ругался, не плевал, не рыгал, не пукал; который говорил на четырех языках, никогда не употребляя грубых слов, и вежливо просил ее заняться с ним любовью. Видела ли она его когда-нибудь неодетым? Ни разу. Подобное поведение представлялось ей «отдохновенным» и более «соответствующим ее возрасту». И все же порой ей случалось затосковать по сальностям, которые произносил тот, другой; по его бесстыжей наготе, по его разнузданной сексуальности, по разным удовольствиям, включая самые постыдные, к которым он ее пристрастил…

— Ты любишь его? — допытывалась старшая сестра.

— Разумеется! — чересчур поспешно подтвердила она. — За кого ты меня принимаешь?

— Тогда почему он на тебе не женится?

Раздосадованная тем, что сестра задает и так постоянно мучащий ее вопрос, она постаралась придать своему голосу невозмутимость: