Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне...

И вот — последняя страница, последняя строчка, последнее слово, и я одним махом написал название, как художник подписывает картину: «В тиши ее молчания». Я довел до конца действие, исчерпал сюжет, до конца измучил персонажей. Сперва я чувствовал облегчение, почти удовлетворение. Как бегун-марафонец, я пришел к концу моего длинного сочинения. Мне удалось притупить боль, придать смысл своему одиночеству. Но потом чары рассеялись. Мои персонажи покинули меня. Они больше не были рядом, они были заперты в двухстах страницах рукописи, погребены под грузом килобайтов, и ярлык на рабочем столе был их надгробным камнем.

Я вновь оказался сиротой.

По-прежнему запершись в квартире, я слонялся из комнаты в комнату, переползал с дивана на кровать, из кухни в ванную, бродил бесцельно и безнадежно в пустыне своих дней и ночей.

Тогда я захотел перечитать роман, надеясь вновь разжечь пламя, полыхавшее во мне долгие месяцы работы. О, какое меня ждало разочарование! История показалась мне скучной, фразы корявыми и бессмысленными, персонажи непоследовательными и безликими. Я проклял их за то, что они насмеялись надо мной — хотя сам был во всем виноват. Расстроенный и обозленный, я сбросил рукопись в корзину. И от безнадежности и отчаяния уснул глубоким сном.

И тут мне опять приснилась она.

Было воскресное утро. Холодное, грустное воскресенье, какие случаются только в январе.

«Мадам Дютур. Сегодня ночью».

Софи не подняла глаз от бумаг, которые она заполняла, только дружески кивнула и проронила несколько слов, обозначивших смерть.

Смерть была здесь очевидностью, в нашем отделении все было ею пропитано. Не нужно было слов, чтобы назвать ее по имени. Все они были под запретом, ибо не имели смысла.

Я шла по коридору, склонив голову, стараясь справиться с нахлынувшей болью.

Медсестры относятся к пациентам по-разному. Все мы, кроме заскорузлых профессионалок, проработавших здесь долгие годы, время от времени привязываемся к некоторым больным, у нас появляются любимчики, которые, заняв место в палате, получают его и в нашем сердце. Некоторые быстро забываются, но некоторые нам очень дороги. Причины тут бывают самые разные: потому что человек какой-то трогательный, или одинокий, или красивый, или бедный, или смешной. Напуганный или безмятежный, умный или наивный, похожий на нашего дядюшку, или двоюродную сестру, или на давно забытого друга. По каким-то субъективным причинам они привлекают наше внимание, вызывают сострадание, и мы начинаем проводить с ними больше времени, заговаривать чаще и ласковей.

Анжела Дютур была одной из моих пациенток. Ее положили к нам две недели назад. Рак матки, обнаруженный за полгода до этого, не поддавался никакой химиотерапии. Так бывает: приходишь на обследование, ждешь и волнуешься, диагноз подтверждается, и в глазах поселяется ужас, поселяется навсегда. Некий несмываемый отпечаток, который накладывается на все чувства и действия, опустошает взгляды и обесцвечивает слова. В глазах зажигается последний темный огонек, страх смерти — он-то и есть наш главный враг, с которым мы здесь неустанно сталкиваемся. Иногда напрямую, когда больной, чувствуя неизбежность ухода, молча умоляет спасти его или оборвать невыносимое ожидание. Иногда более скрыто, когда этот смертный ужас проступает сквозь слова и мысли, поддерживающие надежду на выздоровление или веру в загробную жизнь.

Но во взгляде Анжелы Дютур читалось совсем другое: любовь к родным и близким. Желание оберечь их от страданий. Заставить их верить, снова и снова, что еще не все кончено, что у нее есть силы и скрытые ресурсы организма и она может справиться с болезнью и что, даже если смерть победит, они обязательно еще встретятся. Именно это меня поразило. Она думала о них больше, чем о себе. Боялась только их страданий, тех, что они чувствуют, глядя на ее исхудавшее тело; тех, что они еще испытают, когда она их покинет.

«Не говорите им, — умоляла она меня. Она просила меня скрыть от родных, что ей осталось в лучшем случае две недели. — Пощадим их, дадим еще несколько дней. В любом случае мы выиграем».

Но они и сами все знали.

«Не говорите ей, — просили они меня. — Пусть лучше уйдет, ни о чем не догадываясь».

Каждый думал, что обманывает другого, и обманывался сам. Я честно никому ничего не говорила — ни им, ни ей, и они беспрепятственно двигались к последней черте с улыбками, со словами утешения и надежды.

Я часто заходила к Анжеле Дютур, сидела с ней, держала за руку, слушала рассказы о детях, о муже, обо всей ее жизни. Это была удивительная жизнь, наполненная сильными и благородными чувствами. Однажды она спросила о моей семье. Я рассказала ей об отце, ушедшем через два года после моего рождения, об одинокой, погруженной в депрессию матери, о старшей сестре, с которой мы так не похожи. Ничего не сказала ни о своих душевных ранах, ни о своих мечтах. Но она поняла и крепко сжала мою руку. Незаметный жест, исполненный громадной нежности. Она на смертном одре жалела меня, сочувствовала полной сил молодой женщине.

— А у вас есть возлюбленный? — спросила она.

— Нет, сейчас никого нет.

— Только не отказывайтесь от веры в любовь… — прошептала она, словно читала мои мысли.

— Я не могу понять мужчин, Анжела.

— Потому что вы еще не встретили того, кто сделает вас счастливой.

— Может, он уже попадался на моем пути и я его не узнала?

— Вряд ли. Когда вы его встретите, вы сразу его узнаете.

Я улыбнулась — сколько в ней уверенности, сколько оптимизма!

— А как становится понятно, что это тот самый? — спросила я.

— Вы почувствуете внутри теплоту. Не такую, что зарождается внизу и разжигает желания тела, скорее вспышку в сердце, которая пойдет вверх, к вашему духу. Свет, способный озарить будущее. И вы увидите его отцом ваших детей и дедушкой ваших внуков. Перед вашим мысленным взором пройдет картина, как вы вместе стареете. Вы сразу все поймете.

— Но я так часто обманывалась.

— Обещаю, вы его встретите.

— Как вы можете быть так уверены? — настаивала я, улыбаясь.

— Потому что вы это заслужили. И потому что те, кого вы проводили в последний путь, теперь помогают вам.

Она сказала это спокойным, уверенным голосом, как нечто само собой разумеющееся. Я не верила во все эти сказки, но чувствовала, что не имею права отнимать у нее надежду. Пусть считает, что ее ждет другая, лучшая жизнь. Соответственно, я замолчала и продолжала ей улыбаться, словно благодарила за ее слова.

— Когда я уйду, я оттуда, сверху, буду помогать вам. Старайтесь замечать знаки, которые я стану вам отправлять. Слушайте свое сердце. Не желания, нет, свой разум и свое сердце. И если, когда человек всей вашей жизни появится на горизонте, они подведут вас, я буду рядом. Вы услышите мой голос. Услышите в сердце, в памяти, там, где получится уловить мой сигнал. Я скажу вам: это он, Лиор. И вы меня услышите.