Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь

Зачем говорить тебе все это? Чтобы больше помучиться перед уходом или чтобы оставить тебе сожаления, как последний отпечаток моего пребывания на земле?

Я ничего не оставлю, Виктория. Моя жизнь — бездна, черная дыра, поглощающая свет. Черная дыра, Виктория. Длинный туннель, в котором лишь редкие просветы позволяли мне видеть сияние солнца, ощущать ласку ветра, — и снова в темень, в долгий путь без жизни, без тебя, без меня, до следующего просвета. Перед лицом смерти, говорят, надо оправдать свою жизнь, чтобы заслужить превращение небытия в наполненность.

Что же могу перед лицом смерти предъявить я? Лишь несколько дней жизни, смысл которой теряется в минутах до и после?

Я все еще люблю тебя, Виктория, как в первые дни.

Ведь это и есть мои первые дни».

Виктория села в кресло у балдахина, спиной к Жереми. Элегантно одетый мужчина рядом с ней приветствовал Жереми улыбкой, в которой было больше сочувствия, чем вежливости.

Виктория выглядела смущенной, сидя очень прямо в своем кресле. Она знала, что Жереми видит этого мужчину подле нее, и понимала, какие чувства он должен испытывать. Потом гости расселись и скрыли от него Викторию. Жереми почувствовал, как силы покидают его. Он слишком долго старался сосредоточиться, и теперь подступала старческая слабость.

Чья-то рука легла на его плечо, и это привело его в себя.

Рядом с ним был Пьер. Лысый, согбенный старик. Его глаза по-прежнему светились живым умом.

Он, казалось, был рад снова встретить своего друга и опечален его нынешним положением.

Для Жереми Пьер был если не по-прежнему другом, то человеком, поддерживавшим Викторию в трудные годы, и он был ему за это благодарен.

— Здравствуй, Жереми. Я счастлив тебя видеть.

Он помолчал.

— Мне трудно с тобой разговаривать. Да и что тебе сказать? И все же много лет я представлял себе эту встречу. Хороша была моя роль, сам понимаешь. Я выкладывал тебе напрямик все, что думаю, находил самые верные слова, чтобы задеть тебя.

Он с горечью пожал плечами.

— Это был как будто и не я! Но все же я был так обижен.

Он снова помолчал, вспоминая ту пору, для него такую далекую.

— Какой в этом смысл сегодня? Мы с тобой — два старика, которым не дает покоя прошлое. Хотя… Тебе, думаю, еще хуже. Я знаю, что, хоть ты по-прежнему помнишь лишь несколько дней рождения, воспоминания для тебя еще ярче и, наверно, мучительнее. Мои кажутся такими далекими, что порой как будто мне не принадлежат. И потом, должен тебе признаться, ты оказал мне большую услугу. Клотильда была не создана для меня. Я женился на другой и счастлив. Я не готов благодарить мерзавца, которым ты был, но… Я знаю, что ты сделал, чтобы защитить Викторию и детей. Я понял, как сильна твоя любовь к ней. Все это так несправедливо, Жереми. Такая любовь и такая беда…

Он глубоко вздохнул.

— Мы и оглянуться не успели, а смерть уже близко. Жизнь слишком коротка, твердят старики. Мы ничего не понимаем, пока молоды. Идем, полные надежд, к тому, что мы называем будущим. Это слово обманчиво, в нем заключена идея вечной гонки. Но жизнь кончается, а оно так и не обретает смысла. Жизнь впереди пуста и полна позади. Сегодня я богат своим достоинством мужчины, отца, мужа, друга. Это наследство я завещаю тем, кого люблю, чтобы они не гнались за будущим, а трудились, строя свое прошлое.

Раздался шепоток: Пьера просили замолчать. Начал говорить раввин.

Рука Пьера сжала плечо Жереми.

— Я оставлю тебя, — сказал он, — пойду сяду. Встретимся позже.

Время опять выбилось из ритма: церемония, как ему показалось, длилась лишь считаные секунды.

Когда дошло до молитв, Жереми почувствовал, что слабеет. Каждое слово, каждая интонация били его наотмашь. Кровь застыла в жилах, и холодный пот выступил на лбу.

— Что с тобой, дедушка? Почему ты так вспотел? Эй! Ты в порядке? — встревожилась Жюли.

Она поняла, что ему нехорошо, и, пока гости вставали, покатила кресло, насколько могла незаметно, к выходу.

— Хочешь, я позову кого-нибудь? — спросила она, отирая ему лоб. — Тебе, кажется, получше, нет?

Чей-то голос окликнул ее. Он прозвучал из-за спины Жереми.

— Ступай, Жюли, я займусь твоим дедушкой.

Жюли колебалась. Ей хотелось увидеть конец церемонии, но было совестно оставлять Жереми.

— Нет, я останусь с ним, — ответила она.

— Уверяю тебя, ты можешь идти, — продолжал голос ласково и твердо. — Твоему дедушке уже лучше. Я останусь с ним. Мы давно не виделись, и мне хотелось бы поговорить с ним немного.

И человек взялся за ручки кресла Жереми, показывая свою решимость.

Жюли улыбнулась деду:

— Все будет в порядке? Я скоро вернусь.

Человек подкатил кресло к скамье и сел напротив Жереми.

Это был Абрам Шрикович. Его волосы и бороду овеяло белое дыхание времени. За очками с толстыми стеклами прятались живые глаза. Он смотрел на Жереми серьезно, поглаживая бороду и чуть заметно покачиваясь.

— Вы меня помните, не так ли? — спросил он.

Впрочем, не столько спросил, сколько завязал таким образом разговор.

— Ваш сын сказал мне, что вы будете здесь сегодня. И только что он шепнул мне на ухо, что вы… в самом деле здесь.

Он помолчал, подбирая нужные слова. Жереми испытывал то же нетерпение, что в их прошлую встречу в тюрьме. Он хотел знать, хотя теперь это было уже ни к чему.

— Я не мог забыть вас. Наша встреча глубоко запала мне в душу. Вы заронили в меня зерно сомнения. Как вы тогда поняли, была у меня мысль насчет вашей истории. Вы говорили о каком-то сведении счетов между Богом и вами. О вызове, каким был ваш поступок. О смеси тяги и отторжения, которую вы испытывали ко всем проявлениям религии. После нашей встречи я попытался связаться с раввином, который был авторитетом в области… иудейской мистики. Мне это не удалось. День прошел, и я мучился, зная, что вы ждете от меня знака, слова. Я встретился с ним несколько дней спустя и рассказал ему вашу историю. Он решительно попросил меня забыть о вашем случае и прекратить всякие поиски. Советы таких людей в моей среде не обсуждаются. Я выбросил вас из головы. Постарался не думать о вас больше. Но я не мог забыть ваших слов. Ваш молящий взгляд и правдивые интонации не давали мне покоя.

Хасид помолчал, обдумывая дальнейший рассказ. Он выглядел озабоченным.

Жереми боролся с усталостью, стараясь сохранить ясную голову. Он понял, что Абрам Шрикович знает правду.

Абрам Шрикович между тем продолжал, поглаживая бороду:

— И я встретился с вашим сыном, Симоном, много лет спустя. Он наводил о вас справки и виделся с вами, когда вы вышли из тюрьмы. Ему было известно, что я навещал вас там, и он хотел знать, о чем мы говорили. Его рассказ возбудил мое любопытство. Тогда я снова стал думать о вас. И вот что я понял.