Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода

— Или героями труда с человеческим лицом периода развитого социализма, — она с ходу подхватила мой ироничный настрой, разбавив его для порядка собственным скепсисом, — полетели бы втроём, так всегда веселее, и кресла для ребёнка не надо, разве что покормиться только, может, лишний раз придётся.

— Было бы чем, — мечтательно продолжил я размышлять вполголоса, — но ты пока у нас не Венера Милосова, так быстро не перелицуешься, так что из пустого и будет порожнее, особенно-то себя не разгоняй, а то если вдруг не всосёмся, то первая же к ней за консультацией побежишь, скажешь, мол, и я хочу, и мне надо, и как мне к вашему берегу тоже прибиться, милые вы мои?

— Вроде бы приличные такие оболочки, — пробурчала следовавшая сразу за нами старушка, молчавшая всё это время, — а глупостей разных наговорили, что даже стыдно слушать.

— Извините, — ответно буркнул я, не оборачиваясь, — мы просто немного нервничаем, нам оборот вот-вот менять, на пятый, хотим проститься с Овалом, а то как Вход пройдём, он уже нам без разницы будет. Кроме вечного блаженства, если честно, нас уже вообще мало чего интересует.

Со стороны её оболочки последовала задумчивая тишина, видно, старушка лихорадочно подбирала слова, чтобы как можно правильней принести свои извинения и выпытать у нас кучу сведений насчёт столь успешного выхода к радикально счастливому пятому обороту. Тут же я почувствовал, как меня ущипнула Ленка, она уже успела незаметно забраться ко мне под хламиду и передвигалась вместе со мной, обхватив мою ногу и мелко переступая вместе с ней. Об этом мы договорились заранее, понимая, что можем оказаться в исповедальнике в разное время, что было бы для нас равно самоубийству. Также имелся шанс, что пропустят впритирку, в семейном двуединстве, два в одном, то есть во мне.

Старушка так и не успела подобрать к нам верный подход, потому что в это время мы уже вплотную приблизились к арочному проёму Овала и вот-вот должны были оказаться в искомой беспросветной невесомости. Я в последний раз окинул зрением округу, подивившись локальной красоте этого места, и тут перед моими глазами промелькнула знакомая физиономия. Сам он меня, видно, заметить ещё не успел, но по всему было ясно, что он кого-то выискивает. Гамлет и никто другой. И я понял, кого он ищет. Пригнувшись, я всмотрелся в его суетливую фигуру, грубо расталкивающую многочисленные оболочки, скопившиеся у проёма, ведущего внутрь Овала, и обнаружил, что на ногах его были дежурные сандалии того самого евангелического образца, как и у всех нас, но в остальном выявлялись разительные перемены. Кроме них, на нём была широкая, небесного колера майка без рукавов, с надписью «Экибастуз-1977», и самые настоящие джинсовые шорты вполне современного кроя, с потёртостями по бокам и неподшитым краем штанин.

— Замри… — шепнул я вниз, к ногам, где схоронилась Ленка, — и не шевелись…

В этот момент мы встретились с ним взглядами: он — глазами, я — зрением, но тем не менее они пересеклись. По тому, как он хищно ухмыльнулся и почесал ногтями волосатую грудь, я понял, что мы пропали. Что мы никуда уже не летим, просто не успеем, даже если оба мы и ждём нас же обоих у Прохода с той стороны спасительного Перехода. Он ещё раз улыбнулся мне, на этот раз улыбка его не была уже такой хищной, скорее она носила признаки неизбывной тоски этого чудовища по нашей дружной семье. Затем он, раздвигая по пути мускулистыми конечностями безропотные встречные оболочки, двинулся по направлению к нам. Мы находились уже непосредственно в само́м проёме и даже больше внутри его, чем снаружи. По моим расчётам, нам оставалось совсем немного. По крайней мере, в последний раз я оказался в соединительной рубке почти сразу после того, как пересёк линию арочного проёма. Я попробовал протиснуться вглубь, но ноги мои, скованные обхватившей их снизу Ленкой, сумели передвинуть нашу сдвоенную оболочку лишь на несколько жалких по земным меркам сантиметров. Тем временем расстояние между Гамлетом и нами сокращалось со скоростью не меньшей, чем быстрота присвоения внеочередного оборота параллельному, выдавшему наиболее мощную надежду сразу по завершении первого визита к Овалу. «Всё… — подумал я, — пропали… он до нас доберётся раньше, чем мы до исповедальника». Так бы, думаю, и случилось, если бы не старушка, определившаяся к этому драматическому моменту со словами, которые она уже была готова обратить ко мне в ходе второй попытки общения. Лишь одна она теперь разделяла меня с Гамлетом. Даже если бы и нашёлся кусочек пространства в глубине Овала, куда я бы мог продвинуть нас хотя бы ещё на чуть-чуть, я уже всё равно не сумел бы это осуществить из-за паралича, охватившего мою оболочку. По существу, Гамлету оставалось лишь протянуть свои волосатые грабли, чтобы, ухватившись за меня, притянуть нас к себе и утащить из очереди вон, к месту расплаты. Но на пути его встала бабушка. Мне даже в какой-то момент показалось, что я когда-то видел её у нас на Плотниковом, то ли в очереди за капустой, то ли в отделении Сбербанка. Всем видом своим, даже несмотря на лысую голову далеко не идеальной формы, она напоминала мне наших староарбатских старушек, сухоньких, но всё ещё изящных и с хорошими манерами, из которых так и не сумели выбить остатки поздней жизни многочисленные Витьки́, новые обитатели старого московского центра.

— Что это вы себе позволяете, молодой человек? — обратилась она к нему, строго окинув старушечьим взором его непотребное одеяние, и растопырила руки, препятствуя проходу вперёд без очереди. — Где вас учили подобным манерам, на каком таком обороте?

— Ах ты… — прошипел Гамлет и, выстроив из пальцев козу, наставил её на старуху, — да я из тебя щас всю твою душу поганую вытряхну, коза ты старая!

Надо было либо вступаться, либо продвигаться дальше и спасаться любыми путями. Я выбрал нейтральное решение, оставшись на месте. Мне казалось, что, поступив так, я всё же некоторым образом участвую в защите достоинства этой милой пожилой женщины.

— Негодяй! — воскликнула бабушка и ухватилась своими слабыми кистями за пальцевую козу, выстроенную Гамлетом. Она держалась за неё и не отпускала. Это нас и спасло. Если бы я знал, где её похоронят в Москве, если это уже не случилось, то мы бы с Ленкой обязательно навестили её могилу и положили живые цветы. Если бы улетели.

Это было последнее, о чём я успел подумать, находясь внутри Овала. В следующий момент мы оказались уже в полной тьме и приятно ощутимой невесомости. Я даже не чувствовал больше своих прихваченных снизу Ленкой ног. Всё было воздушно, легко и непроницаемо для глаз.

— Выбирайся, — шепнул я ей, — мы в безопасности.

Через мгновенье она оказалась рядом. Теперь мы с ней висели бок о бок, притираясь оболочками одна к другой, и, несмотря на ещё не отпустивший обоих ужас, нам всё равно было хорошо.