Эльжбета Латенайте - Апсихе (сборник)

Однажды, когда увечные дочери увечной застройки — улицы — начали мокнуть от осени, я зашла в бар. Каким бы жутким ни казался город, он все еще чем-то удерживал меня в себе. Может, потому что я молода. В тот вечер все обещало встречу и лирический конец. Уже недалеко до нее — низовой смерти. Ведь недолго можно длить жизнь, живя ее так, что долго протянуть невозможно.

Чувствую, что роль, спетая в большом оперном театре пять лет назад, была последней. Что вся жизнь была приглушенным несчастьем. Словно младенец, родившийся старым и со временем юнеющий. Какое несчастье — старый младенец, дрожащий, будто совесть-предательница. Вся моя жизнь — вечные разговоры с собой в надежде, что кто-нибудь слышит.

С удовольствием была бы младенцем всю жизнь, если бы только нечуткие окружающие души не насиловали без устали и не требовали решительной силы, утонченного остроумия и скрупулезной авторитетности.

Бар был лучшим баром в городе. Его стены увешаны циклом Константина «Сотворение мира». Внутри сидели люди, в основном довольно молодые, хотя выглядели они еще моложе — как юнцы, поступающие на специальность, к которой у них нет способностей. Двинулась к среднему столику, за которым сидел старик, горько подпирая голову руками. Старик без пользы, без чести, без привлекательности, без смысла. Подошла.

Старик, не поднимая головы, старик стер влагу у глаз.

— Один здесь сидишь? — спрашиваю таким тоном, чтобы пригласил присесть.

— Один или двое — неважно. Марина, проглоти ты мандарин.

Села с другого края стола, чтобы не быть одной, а старик чувствовал себя в одиночестве. Как только села, что-то меня будто связало, стянуло, даже вскрикнула. Подскочила со стула, однако не было никаких признаков веревок или насильников. Поняла, что это, видать, не к добру, надо бы сматываться. Так и сделала — закрыла дверь и пошла по улице.

Шагала по длинной улице, почти забыла и о баре, и о старике. Дул легкий ветер. Вдруг пространство пронзил какой-то жуткий грохот, и передо мною на дорогу рухнуло дерево. Я прекрасно знала это место в городе, поэтому платан, росший у дороги и всегда казавшийся прочным и крепким, теперь страшно удивил. Осмотрела корни. Оказывается, ровно половина ствола прогнила, а другая половина, хоть и пыталась сохранить жизнь и здоровье, поддалась заразе. Когда ствол ослаб, дерево не выдержало и легкого дуновения ветра.

Трудно прийти в себя. Осмотрелась. Вскоре показалось, может, по молодости, что увечные улицы стали еще увечнее. Охватило предчувствие, что бар — единственное место, где сейчас наименее опасно. Так как что-то предвещало невнятную мерзость и вместе с тем — огромный яркий просвет. Только не знала, где чего ждать. В конце концов, когда хорошенько подумаешь, привидевшиеся веревки, привязывающие к стулу, не были такими уж жуткими — скорее кратким мигом интуирования. Кроме того, на улице похолодало, похоже, может пойти снег. Повернула назад, перед тем почистив и положив в карман несколько кусков коры платана.

Шла, думала об упавшем платане и веревках, когда неожиданно послышался невнятный лепет и крики. Остановилась и прислушалась.

— Какой у тебя номер? А? Ку-ку? Какой номер?

Голос доносился из-за угла справа. Повернула туда.

Молодой мужчина стоял, расставив руки и запрокинув голову. Он все кого-то спрашивал: «Какой у тебя номер? Слышишь? Ку-ку, ку-ку!»

Меня он пока не видел, а я всматривалась, с кем он разговаривает. Молодой, может, лет тридцати. «Очень благородный и довольно скромный человек», — подумала я. Он был одет в расстегнутый, для этого времени года немного тонковатый пиджак спокойного тона, темные брюки и простые ботинки. Задавал вопрос и, не услышав ответа, опускал голову и, постояв спокойно несколько мгновений, опять кричал. Подошла поближе.

— Может, вам помочь? — спросил он, быстро повернувшись ко мне.

— Почему вы думаете, что мне нужна помощь? — ответила я, смутившись.

— Ну хорошо, хорошо. Хватит болтать, — беззаботно провел рукой по волосам и посмотрел в небо. Тогда повернулся в мою сторону: — Не скажете, какой номер у этого дома? Я немного заблудился.

Он смотрел мне в живот и ждал ответа. Я подошла еще ближе и посмотрела на стену дома.

— Нет номера.

— Так вот почему он молчит, — радостно воскликнул он и остался стоять, разинув рот, с улыбкой, обращенной ко мне.

— Кто молчит?

Казалось, каждый вопрос может его или сильно обрадовать, или страшно рассердить.

— Дом, кто же еще? Разве вы видите здесь что-нибудь еще, кроме стены дома? Я — не вижу.

— Хорошо.

— Что хорошо? Что для вас хорошо?

— Извините за любопытство, но… Вы ведь домом интересовались, спрашивали, какой у него номер? Правда? У этого дома?

Черт побери. Вообще-то я склонна все принимать, как есть, и не задавать кучу глупых вопросов.

— Милая, разве вы видите здесь что-нибудь еще? — завертелся с растопыренными руками, показывая кругом. — У дома, конечно. Совершенно ясно. Тем более что и вас я спрашивал, не подскажете ли номер дома.

— Хорошо…

— Что хорошо? Что? — опять быстрый вопрос, словно он хотел поймать на лжи ребенка.

Смотрел куда-то в живот, на столб и на тротуар. Я молчала. Не дождавшись ответа, опустил голову и громко вздохнул, будто я его разочаровала. Этот мужчина странно на меня действовал. Он был необычно прямой, просто невиданно зоркий, и, хоть он ни разу не взглянул мне в глаза, я видела, что он непостижимый.

— Милая, не подскажете, где здесь бар? — спросил грустным голосом, глядя в землю, и сжал губы, как продавец, у которого нет нужной вещи.

— Неподалеку! Вот тут, тут, неподалеку, — выпаливаю и показываю рукой, наконец-то получив возможность сказать что-нибудь безошибочное.

— Хорошая весть. Позвольте взять вас под руку, и идем. Немного холодает, вам не кажется? — он как-то странно приближался.

Он был слишком сдержанным и прямым, чтобы его бояться. Он скорее вынуждал подтянуться. Стояла, уткнув взгляд в землю. Он прошел несколько шагов и остановился, будто ждал согласия.

— Мне кажется, кажется… — Как только я заговорила, он опять двинулся в мою сторону. Я была уверена — он знает, что я его нисколько не боюсь. Но смутилась. — Кажется, вчера и позавчера было теплее, чем сегодня. Так что, выходит, холодает.

Мужчина засмеялся. Я взглянула ему в лицо. В тот миг он зажмурился и засмеялся звонким здоровым смехом. Затем откашлялся, потер руки и одну протянул в мою сторону.

— Подойдите.

Подошла, дотронулась до руки пониже локтя. Он даже не вздрогнул, часто моргал и смотрел в небо. Попробовала взять его под руку, но он взял меня сам.

— Пошли, милая.

Почему-то я не могла взглянуть ему в лицо, стеснялась. Мы шли по улице к бару. Шли как одно целое.