Блейн Харден - Побег из лагеря смерти

Остальные лагеря являются «районами полного контроля», где заключенных, считающихся «неисправимыми» {2} 2 Kang Chol-hwan и Pierre Rigoulot, The Aquariums of Pyongyang (New York: Basic Books, 2001), 79. , доводят до смерти изнурительным трудом.

Именно таким районом тотального контроля является Лагерь 14, в котором жил Шин, — самый страшный из всех. Именно сюда отправляются многие пострадавшие в «чистках рядов» партийные, государственные и военные чиновники, зачастую вместе с семьями. В этом основанном в 1959 году лагере, находящемся в центральном регионе Северной Кореи (неподалеку от городка Кэчхон в провинции Южный Пхёнган), содержится до 15 000 узников. На расползшейся по глубоким горным ущельям и долинам территории размерами около 50 км в длину и 25 км в ширину работают сельскохозяйственные предприятия, шахты и заводы.

Шин — единственный из родившихся в трудовом лагере людей, кому удалось совершить побег, но на данный момент в свободном мире есть еще не меньше 60 других очевидцев, побывавших в таких лагерях. {3} 3 Эти очевидцы, среди которых был и Шин, были опрошены научным сотрудником Комитета по состоянию прав человека в Северной Корее Дэвидом Хоком. Их свидетельства, а также спутниковые фотографии трудовых лагерей можно найти во втором издании Хока «The Hidden Gulag: The lives and voices of «Those Who are Sent to the Mountains», 2012. По крайней мере 15 из них — это граждане Северной Кореи, прошедшие идеологическое перевоспитание в специальной зоне Лагеря 15, заслужившие, таким образом, свободу и позднее сумевшие перебраться в Южную Корею. Удавалось бежать в Южную Корею и бывшим охранникам других трудовых лагерей. Бывший подполковник Северокорейской армии Ким Ён, некогда занимавший высокие посты в Пхеньяне, провел шесть лет в двух лагерях и смог убежать, спрятавшись в вагоне поезда, перевозившего уголь.

Тщательно изучив свидетельства этих людей, представители Коллегии адвокатов Южной Кореи в Сеуле составили максимально подробное описание повседневной жизни в лагерях. Каждый год в них проводится несколько показательных казней. Других людей забивают до смерти или расстреливают охранники, имеющие практически ничем не ограниченную лицензию на убийства и сексуальное насилие. Большинство заключенных занято выращиванием урожая, добыванием угля в шахтах, шитьем армейской униформы и производством цемента. Дневной рацион узников состоит из кукурузы, капусты и соли, в количествах, достаточных только для того, чтобы не умереть голодной смертью. У них выпадают зубы, чернеют десны, теряют прочность кости. К 40 годам большинство из них уже не могут разогнуться и ходить в полный рост. Заключенные получают один-два комплекта одежды в год, поэтому жить, спать и работать им приходится в грязных лохмотьях, без мыла, носков, рукавиц, нижнего белья и туалетной бумаги. Работать по 12–15 часов в день они обязаны до самой смерти, которая наступает, как правило, от болезней, вызванных недоеданием, еще до наступления 50-летнего возраста. {4} 4 Korean Bar Association, «White Paper on Human Rights in North Korea 2008» (Seoul: Korea Institute for National Unification, 2008). Точные данные о количестве погибших получить практически невозможно, но, по оценкам западных правительственных и правозащитных организаций, в этих лагерях нашли свою смерть сотни и сотни тысяч людей.

В большинстве случаев граждан Северной Кореи отправляют в лагеря без суда и следствия, и многие из них умирают там, так и не узнав ни сути обвинений, ни приговора. Сотрудники Департамента государственной безопасности (части полицейского аппарата с 270 000 сотрудниками в штате {5} 5 Ken E. Gause, «An Examination of the North Korean Police State» (Washington, D.C.: Committee for Human Rights in North Korea, 2012), pp 17, 27, 37. ) забирают людей прямо из дома, чаще всего по ночам. Принцип распространения вины осужденного на всех членов его семьи имеет в Северной Корее силу закона. Вместе с «преступником» часто арестовывают его родителей и детей. Ким Ир Сен сформулировал этот закон в 1972 году следующим образом: «Семя наших классовых врагов, кем бы они ни были, должно быть вытравлено из общества в трех поколениях».

Впервые я увидел Шина зимой 2008 года. Мы договорились встретиться в корейском ресторанчике в центре Сеула. Шин был разговорчив и очень голоден. За время нашей беседы он умял несколько порций риса с говядиной. За едой он рассказал нам с переводчиком о том, каково было смотреть, как вешали его мать. Он возложил на нее вину за перенесенные в лагере пытки и даже признался, что до сих пор ненавидит ее за это. Еще он сказал, что никогда не был «хорошим сыном», но не объяснил почему.

Он рассказал, что за все свои лагерные годы он ни разу не слышал слова «любовь», особенно от матери, женщины, которую он продолжает презирать даже после ее смерти. О концепции всепрощения он впервые услышал в южнокорейской церкви. Но он не понял его сути. По его словам, просить прощения в Лагере 14 означало просто «умолять не наказывать».

Он написал о пережитом в лагере книгу воспоминаний, но ею в Южной Корее мало кто заинтересовался. В момент нашей встречи у него не было ни работы, ни денег, он сильно задолжал за квартиру и не знал, что делать дальше. Правила в Лагере 14 под страхом смерти запрещали интимные контакты с женщинами. Теперь ему хотелось начать нормальную жизнь и найти себе подружку, но он, по его собственным словам, даже не представлял, с чего начинать поиски и как это делать.

После ужина он отвел меня в свою убогую, но тем не менее непозволительно дорогую для него сеульскую квартирку. Упрямо стараясь не смотреть мне в глаза, он все-таки показал мне свой отрубленный палец и испещренную шрамами спину. Он позволил мне себя сфотографировать. Несмотря на все перенесенные страдания, лицо у него было совсем детское. Ему тогда было 26 лет… с момента побега из Лагеря 14 прошло три года.

Мне же в момент, когда состоялась эта памятная встреча, было 56. Будучи корреспондентом «Washington Post», я уже больше года искал историю, способную объяснить, как северокорейские власти используют репрессии в попытках спасти свою страну от полного краха.

«Коллапс» политических систем стало моей журналистской специальностью. Почти три десятилетия я работал на «Washington Post» и «New York Times», рассказывая о «несостоятельных государствах» Африки, крушении коммунистического блока в Восточной Европе, распаде Югославии и мучительно медленной стагнации находящейся под властью генералов Бирмы. Любому находящемуся в свободном мире наблюдателю кажется, что Северная Корея уже созрела (а в действительности давно перезрела) для такого же коллапса. В регионе, где буквально все вокруг становились богаче, народ этой страны становился все беднее, голоднее и оказывался во все более глухой изоляции от мира.

Тем не менее Ким Чен Ир не ослаблял своей железной хватки. Тоталитаризм и репрессии помогали ему удерживать на плаву свое полумертвое государство.