Евгений Перепечаев - Песнь песней старого рокера

Мы сидели при свечах в маленькой квартире моего дяди-писателя, пили новосветовское шампанское из богемского хрусталя и слушали Лео Ферре. Элен переводила с голоса. Мне было двадцать лет: за плечами была армия, я мог растрощить кирпич кулаком и был дурак - дураком, но меня начинали любить женщины.

На стене висел огромный портрет Хемингуэя: красавец – мужчина с седой бородой в грубом свитере – кумир всех интеллигентов и домохозяек Союза.

Ферре допел о любви, Элен (на самом деле она была Лена, но хотела, чтобы я так ее называл, а меня называла Эжен – я был горд как петух на навозной куче; она была много меня старше, но я многому у нее научился; лет пятнадцать тому она вышла замуж, уехала во Францию и бывала у дяди наездами, у него мы и познакомились в то лето) перевела, дядя долил шампанского и спросил меня:

- Ну что, Хома Брут, а что ты читал Жан-Поля Сартра?

Я, конечно, ничего не читал, да и знать не знал, что за перец такой. Это, видно, отразилось в моих глазах, застланных тестостероном с поднимающимися пузырьками Нового Света. Вопрос был адресован скорее Лене – повод поговорить о литературе и Париже.

- Он был очень милый человек, мы познакомились в «Cafe de Flore», на бульваре Сен-Жермен, где он часто бывал. Он много курил и всегда целовал мне запястье перед уходом. Когда ему дали Нобелевскую премию, ему нечем было платить за квартиру, а он отказался – единственный в мире; мы были очень дружны...

Сартр незримо был с нами, и мы находились в компании двух Нобелевских лауреатов, живших в Париже, - Хемингуэя и Сартра,– это было мое начало познания литературы.

Элен гладила мою руку – я был всего через одно звено связан с великим французом; и если Вы возьмете меня за другую руку, Вы тоже с ним свяжетесь – через два звена.

В очередной приезд Элен в Киев она рассказывала о циклах жизни – одиннадцать лет - по какому-то трансильванско-тарабарскому учению; мне шел двадцать второй год.

- Этот год будет для тебя очень важным, ты чувствуешь?

Мы сидели рядом на диване, я не мог не чувствовать и не стал спорить – «…она была в Париже…», и вспомнил день подачи документов в Университет: в коридоре мне навстречу, не глядя на меня, прошла девушка, - слишком красивая для тебя, - Блие эта фраза пришла в голову несколько позже, но я не настаивал на своем приоритете – вдруг Депардье думал так же о своей жене еще до фильма или Бертран когда-то сидел с Элен на диване в «Cafe de Flore», знаете, как бывает…

Это было время яростных ночных споров под красное алжирское вино; баррикад не строили - спорили о Булгакове (еще был только журнал - ротапринт ), смысле жизни, политике, женщинах, - думаю, и сейчас спорят о том же, исключая, разве, Булгакова. В университетском буфете дежурным блюдом каждый день были сосиски с томатным соком и пирожки разные – ели чаще последнее. В аудиториях происходили интересные вещи: количество гениев на душу населения превышало норму во много раз, преподаватели иногда даже включали в свои лекции Фрейда ( Брежнев с сосись... ми сран…ми еще шел на г…но ), а я стал замечать очень странную вещь: несколько раз в день мой взгляд пересекался со взглядом той девушки из коридора приемной комиссии (…Боже, сделай так, чтобы она …свои документы…), – она сидела всегда немного впереди и справа от меня, часто зачем-то оборачивалась, и я видел вспышку ее глаз, - так бриллиант сверкает в темноте, когда двигаешь свечу.

Цвели каштаны, в крови бурлили совершенно неизвестные науке вещества, и я, столкнувшись с ней в буфете, выдавил – выпалил:

- Может, пойдем погуляем вместо философии?

Гагарин переживал меньше меня; не знаю, о чем он думал – я не думал ни о чем, но она сказала просто:

- Пошли.

После бара с «коктейлями» и Джанни Моранди говорить было легче, мы шли по парку, болтали; каштаны старались мне помочь по полной, … Господи, что же это.. что делать… такого больше не будет … надо…

На мостике через искусственный пруд мы остановились друг напротив друга, почему-то замолчали, замерли, и мне показалось, что я сказал…

- Я...

… услышал:

- Я завтра выхожу замуж, потом мы уедем, но… хочу, чтобы ты знал... просто прощай.

***

Что-то изнутри меня будит, смотрю в иллюминатор: рассвет только думает начинаться; встаю, иду в дежурный бар, заказываю эспрессо, глотаю и поднимаюсь на палубу: в дымке появляются очертания, силуэты … Венеция! Нужно разбудить жену.

… Сан-Марко, вапоретто, Риальто, Тинторетто, маски, фрески, - ужасно жарко, ветра с моря нет, тяжелый запах, голуби… разочарование… очарование…

Уставшие до предела, перед отъездом, мы решаем покататься на гондоле, старый гондольер уверенно выруливает в залив; в лицо веет свежий морской бриз и доносит приятную мелодию:

«Dammi il tuo amore

non chiedermi niente

dimmi che hai bisogno di me

tu sei sempre mia anche quando vado via

tu sei l'unica donna per me…»

- It's Gianni Morandi?

- Yes, sir, «Tu sei l'unica donna per me», old Italian love song [1] Это Джанни Моранди? Да, сэр, старая итальянская любовная песня. .

В душе что-то поднимается, просыпаясь; я обнимаю жену за плечи, ветер рассыпает ее волосы по моему лицу, даруя шанс вспомнить; мы, плавно покачиваясь, движемся навстречу солнцу, опускающемуся в море.

… усталость ушла … покой… море… и…

…old song… love song… old love… . Впереди у нас Верона.

Как-то у друга в гостях мы после третьей курили на балконе, слушая Noir Desir, и говорили, как водится, о женщинах; жены в это время наверно говорили об искусстве.

- Француженки некрасивые. Вот ты был в Париже – видел ты там красивых женщин?

***

Милен Демонжо, Мишель Мерсье – я рос под их сенью, пытаясь понять, почему меня окружают совсем другие женщины. Эти другие воспитывали меня, учили, были вокруг меня долго, но их лица стерлись из памяти, имена забылись. Мне выпало родиться в Советском Союзе, Веллер может уже начал хотеть в Париж, но я ничего об этом не знал.

***

В первую поездку (это был экскурсионный тур) я вообще не видел в Париже женщин. Мы бегали как угорелые за гидом Наташей: