Александр Шабашкевич - Дважды убитый

— Да, я не разумею, что означает «служить родине», — отвечала Настя. — Я не знаю, как ей служат. По-моему, все это какой-то древний миф. Я служу в крупной фирме, получаю там неплохое жалованье, а если буду хорошо работать, моя зарплата вырастет. И я буду нормально жить. Это аксиома. Такой у нас порядок. Место работы — это и есть родина! — заявила она, с легким ужасом вдруг почувствовав, что ей все меньше и меньше хочется возвращаться в «Денирс».

— А место, где родилась, где тебя растили, кормили, учили?

— Родилась я, конечно, в Москве, но растили меня мама и отец, пока не погиб на службе родине. Кормили они же. Я бы с удовольствием теперь обеспечивала их, но ты знаешь, что у меня теперь никого нет. Родина — нечто абстрактное. Поэтому ты никогда не поймешь, ей ты служишь или кому-то лично, далекому от интересов того, что ты называешь родиной.

— Нет, ты не понимаешь, — не сдавался Игорь. — Родина — это моя земля, мой народ.

— И много у тебя земли? — усмехнулась Настя. — Может быть, ты крупный фермер? А что касается народа… Я буду счастлива, если кто-нибудь из представителей твоего народа тебя не отыщет в Москве и не застрелит в подворотне или в подъезде.

Они сидели на Ланжероне, на берегу моря, утомленные долгим путешествием и испепеляющей жарой, обрушившейся, как всегда, на Одессу в середине августа. Даже приближающийся вечер не разбавил зноя прохладой, поэтому берег был усеян загорающими.

Игорь уже понимал, что они с Настей — из разных миров. Он почти всю свою сознательную жизнь выполнял приказы и никогда не позволял себе усомниться в правильности и нужности того, что делает. Она жила в разных странах и что такое родина, уже, наверно, просто не понимала. Но что-то их роднило, влекло друг к другу. Может быть, та фотография? В общем, спорить с ней ему почему-то не хотелось. А захотелось вдруг поесть.

На машине они добрались до Аркадии, бросили «жигуленок» у въезда в необъятный парк и пошли по аллеям вниз, туда, где прямо на прибрежной гальке ютились маленькие ресторанчики. Уже совсем стемнело, и официант поставил на столик две маленькие свечи, прикрытые почти игрушечными стеклянными колпачками. Огромная луна скакала на мелкой волне к берегу, и казалось, вот-вот выпрыгнет из моря прямо к их ногам.

— Да, мы из разных миров, — соглашалась Настя. — Но где твой? Ты же видишь, что он распадается на глазах. И ты, может быть, последний, кто ему так верно служит.

— Не знаю, — разводил руками Игорь, — может быть, ты права. Я никогда не задумывался об этом. Я всегда так делал. И если служить будет некому, значит, и меня больше не будет. Я умею только служить и воевать. Орел правильно говорил: мы — машины. Нас такими сделали. И я никогда об этом не жалел.

Настя ласково прижалась к его плечу и вдруг всхлипнула.

— Но машины ломаются, — сквозь слезы выдавила она. — Или их крушат за ненадобностью.

— Зачем ты об этом? — Игорь придвинул к себе тарелку с жареной камбалой. — Даже если ты права, я должен все довести до конца. Я не крыса. Не побегу.

Настя, честно говоря, уже не понимала, зачем судьба в лице Игоря снова забросила ее в Советский Союз и для чего она с ним завтра поедет в Москву по этим ужасным дорогам.

Она бы с удовольствием пока осталась с Игорем здесь, где было легко, спокойно, а море шумело у ног.

Море шумело у ног.

Михаил, стоя у каменного парапета, долго смотрел на мерцающий вдали маяк. Ему почему-то показалось, что он не просто так мерцает, а подмигивает, словно хочет что-то сообщить. А ему, честно говоря, никаких посторонних сообщений не хотелось. Он уже чувствовал всей кожей: время для отпуска выбрано неудачно. В его отсутствие может произойти все что угодно.

Но с другой стороны, его присутствие уже ничего не меняло? Наверное, ничего. Он вместе со всей страной подошел к какому-то пределу, за которым была полнейшая неизвестность.

Как могло так получиться? И он вдруг с горечью осознал, что совершенно не знает свой народ, то, что нужно ему. То, что необходимо незначительной группе интеллигентов, совсем не требуется всем остальным.

Над Форосом бродила ночь, черная южная ночь, тихая и глубокая. Он, южанин, любил такие. И честно говоря, в северной Москве чувствовал себя не очень уютно.

— Смотри, какие звезды! — Раиса подошла неслышно. — Завтра будет хороший день.

— Да, погода, наверно, будет хорошая, — откликнулся Михаил. — А вот каким будет день, не знаю. Ох, Рая, не знаю. Нехорошие у меня предчувствия. Что-то они затевают.

— Ну, что они могут задумывать? — недоуменно пожала плечами Раиса. — Они же не самоубийцы.

— Именно что самоубийцы. И ладно бы себя убивали, они страну угробят.

— Не думай об этом. — Раиса прижалась к его плечу. — Пойдем лучше чай пить с твоим любимым вареньем из райских яблочек.

Дэвид, специально посланный шефом в аэропорт, привез Вилли Бона в офис «Денирс», когда рабочий день уже закончился. Это обстоятельство вызвало у него, имевшего свои планы на вечер, еще большее раздражение.

— Вилли! — накинулся он на начальника безопасности. — Говорят, вы возомнили себя Джеймсом Бондом. Вы забыли, что вы не Бонд, а всего лишь Бон. Кто вам позволил открывать стрельбу по несчастным старикам?

— Но, шеф, — растерялся Бон, — только один выстрел. И всего лишь в потолок. Это была операция, шеф.

— Операция? — спросил шеф с сарказмом. — Конечно. Вы взяли штурмом Бастилию. Или даже Кремль! Вы водрузили флаг над Рейхстагом! Хорошо, вы еще не привезли мне сюда пленных врагов. Вы хоть понимаете, что завтра все газеты напишут о том, как боевики «Денирс» расправились со стариками и инвалидами?

— Мы их не трогали, шеф, — попробовал оправдаться Вилли. — Мы всего лишь искали мисс Шелепински.

— И где она? — не выдержал Дэвид. — Где Настя?

— Вы забыли, — перешел Бон в наступление на Дэвида, — что именно вы, господин Стонецкий, дали нам адрес этого питомника. Ваше дело — думать, а наше — исполнять. Мы и сделали. А мисс Шелепински там не оказалось. В конце концов, вы ее туда послали, а не я.

— Хватит! — перебил шеф. — Чтобы это было в последний раз. Операции будете проводить на Сицилии или в пустыне, как доблестные американцы. Буря в пустыне — это вам подойдет. И вам, Дэвид, не мешало бы лучше думать и не путать свои интересы и фирмы.

Михаилу не спалось. И даже чай с любимым вареньем не успокоил. Проворочался полночи и наконец не выдержал: осторожно, чтобы не разбудить Раису, встал, оделся и вышел на улицу. Там он попытался сосредоточиться и понять, что же его так беспокоит.

Неужели те четверо деятелей, которые прилетали сегодня из Москвы и попытались заручиться его поддержкой? Чрезвычайное положение им, видите ли, подавай. Конечно, Михаил их выставил вон.