Борис Мещеряков - Там, где нас есть

Мы сделали это. Нам вдруг захотелось, и вот мы — раз! — и сделали. Кому обычное дело, а для нас этап преодоления и решения. Воспарение над суетой и обыденностью. Демонстрация широты взгляда на мир и неукротимости человеческих стремлений. А также собственной способности делать необязательное и уж тем благородное и возвышенное, в котором результат — не главное.

Нечто такое, к чему относятся восхождения на Монблан, ежедневное бритье человека, лучшие дни которого в непредставимо далеком прошлом, и такая вот внезапная уборка в общажной комнате на четыре человеческих тела, не лишенных, однако, и души.

Зима — сильный и повсеместный запах цветущих цитрусовых деревьев. Легко перебивающий автомобильные выхлопы, да и все другие запахи тоже. Сужая ощущение — запах цветущих лимонов. Такой сладко-свежий запах. Такой же, как у тестя в Воронежской области, на исторической родине Боруховой жены. Он их дома разводит много лет. Его краса и гордость, предмет постоянных забот и трудов.

Вываливаешься из автобуса после четырех часов непрерывного ознобного постукивания зубами, плетешься на последних остатках тепла в организме некоторое время по темной улице и заходишь в подъезд, где тепло и пахнет цветущими лимонами. Запах усиливается и обогащается ароматами домашней готовки, обычно борща и пирогов с картошкой, когда открываешь дверь, и к тебе в прихожую выходят навстречу тесть с тещей. Низенькая и плотная теща и за ней коломенской верстой — тесть. Родители. Тестя. Деды. Надежный и радушный дом в тихом городке среди степей.

Мне с ними все-таки очень повезло. По прошествии лет тесть как-то признался, что и им со мной сильно повезло. Да нет, всякое бывало. Тестя я даже как-то выставил на лестницу из его же собственного дома, когда он пытался принять слишком деятельное учатие в воспитании моего тогда еще маленького сына, а жена расплакалась и Арсюха тоже следом разорался не на шутку. Но это так, единичный случай, а вообще-то они нас сильно поддерживали и помогали чем могли. Как-то, в самом начале девяностых, тесть одолжил нам денег на оплату съемной квартиры. Деньги тогда стремительно дешевели, и то, что я вернул, — конечно, слезы уже были, а не деньги. Картошка опять же. Огурцы и помидоры в банках. Сало. Мед.

У тестей была, да и сейчас есть, небольшая пасека, с нее не больно-то разбогатеешь, но мед всегда был свой. Великолепный мед, душистый и прозрачный, не то что покупной.

Зимой, после еды, чай с лимоном и медом. А еще — можно отлежаться, спокойно, не торопясь, отоспаться. Можно съездить на рыбалку или вечерком погулять по улицам. Потаращиться в телевизор, почитать книжек. Место, где душа отдыхает. Дом моей семьи.

Я всегда их, тестя с тещей, вспоминаю, когда зацветают лимоны, и я вдыхаю тот чудесный и волнующий аромат. Зимой и без того любимый мной Израиль мне родней, чем обычно. Потому что лимоны, как у тестя. Вот как оно все в жизни перемешано, какие странные цепочки совпадений. Где те лимонные деревца, а где я? Наша странная зима, и в ней — запах дома, где тебя, оказывается, ждали и рады тебе, несмотря ни на что. Семья, одним словом если.

Мой тесть, тезка, кстати, моего деда, тоже Виктор Васильевич, всегда считал, что не любит инородцев. Наверное, потому, что большую часть своей жизни он их в глаза не видел, а русскому человеку любить инородцев не пристало. Имеющиеся в городке Богучар и окрестных деревнях цыгане в счет не идут, поскольку они — привычный фон жизни городка. Большей частью родились там, жили по соседству и учились у него в разные годы. Настоящие, чужие инородцы образовались поблизости в перестроечные годы, когда там и тут загремели разной интенсивности войны, и в классах появились чеченцы, ингуши, армяне, таджики, турки-месхетинцы — да кто только не осел после скитаний в степном пыльном Богучаре.

В школе местные дети начали беженских детей не то чтоб притеснять, народ в Богучаре все ж удивительно беззлобный даже в наше недоброе время, а поддразнивать, высмеивать акценты, ну как оно водится у детей. Дети бывают довольно жестоки, не по злобе, а по незнанию своему и малому опыту жизни. И вот как-то посреди урока у пятиклассников, который вел мой тесть, кто-то затеял смеяться над чтением армянского пацана:

— Во дебил, не может правильно из книжки прочесть.

Тесть жестом остановил чтение, подошел к армянскому хлопцу, вспотевшему от старания, и спросил:

— Ты сколько языков знаешь?

— Армянский, грузинский, татарский, абхазский, турецкий… — начал тот перечислять.

— Погоди, — сказал тесть и обратился к местному:

— А ты, Сашка, сколько?

Тот засопел, покраснел, поняв, куда тесть клонит. А тесть, не дождавшись ответа, продолжил:

— Твой отец, Сашка, тоже у меня учился и вроде отличником не был.

И довесил:

— Кто вот сейчас по-его, так же, как он по-русски, сможет сказать или прочитать, может дальше продолжать его дразнить. А он вон сколько знает языков и русский тоже выучит. Продолжай.

Таким образом тестева ксенофобия проверки реальностью не выдержала.

Его ж предполагаемый антисемитизм окочурился несколькими годами раньше в результате брака его дочери со мной.

Я к чему все это?

Некоторые убеждения не выдерживают столкновения с жизнью.

Иногда это даже хорошо.

У тестя сгорела дача.

Он позвонил, рассказывал что-то обычно-интересное, про свое и тещи здоровье, как он рыбачил и что поймал, еще всякое такое, что я люблю слушать, а кому, может, скучно, интересовался, тепло ли у нас, врут ли о нас в новостях по телевизору. Я вообще-то не люблю разговоров по телефону, но с тестем всегда треплюсь с удовольствием. А под конец он сказал, с обычной своей такой присмешкой, что ли, наверняка согнутым пальцем потрогав невидимый мной ус:

— Слышь, а дача-то у меня сгорела.

— Как сгорела? — А сам думаю: чего ж ты молчал до последней секунды.

— Да сосед у нас теперь там фермер, бычков ро́стит, так он прошлогодние бурьяны́ палил, стенки и занялись.

Тесть, учитель, окончивший пединститут, к старости полюбил простонародные обороты. Или вспомнил, он же рос там неподалеку.

— Все сгорело, крыша рухнула, пасечные мои причиндалы там, все… Туалет только остался. Помнишь туалет, мы с тобой строили? Вот он остался. А так все сгорело к чертям.

— Дед, ты так не оставляй, — говорю ему, а во рту пересохло, как же так, как же так, — подавай в суд, пускай хоть денег вернет, я не знаю…

Дед засопел, а я погромче:

— Слышишь меня, дед? Не оставляй так, пускай заплатит!

— Да брось ты, каких денег, чего она там стоит, моя дача.

И попрощался. Пора, мол, дела у меня, я так, на минутку, спросить, как вы там, а уж говорим-говорим… Он всегда так, найдется ему дел прорва, когда он не хочет о чем-то говорить. На моей памяти всегда такой был. Хитрожопый придонский житель, казак усатый.