Борис Мещеряков - Там, где нас есть

Ну, с дитями-то было просто. Они быстро почувствовали разницу между прежней незамысловатой кормежкой и Ленькиными борщами, харчо, пловами, супами из потрошков с пирожками и прочими котлетами и тефтелями, а средний Ленкин отпрыск Макс оказался даже вполне способным и заинтересованным помощником по кухне. Так что дело с кормлением трех пацанов спорилось на загляденье. Ленька даже научил их почти всегда мыть за собой посуду.

С избалованным йоркширом было сложней. Не то чтоб сильные неудобства представляли собой его выделения в виде микроскопического комочка кала и пары капель мочи — но! Собаке! Оправляться в доме! Табу! И никаких! Так думал многолетний собачник Ленька и взялся за невозможное.

Ленька с трудом научил животное команде «лежать!», и то промеж себя подозревал, что трусливый песик просто падает на живот от испуга, услышав Ленькин зычный голос. При команде «гулять!» это произведение искусства селекционеров насмерть забивалось под какую-нибудь невысокую мебель, расклинивалось там, и невозможно было выманить его оттуда ни посулами, ни угрозами. Лишь изредка удавалось его приманить сладким голосом и, цапнув под мышку, вынести прогуляться во внутренний дворик дома.

Прогулка происходила так: Ленька открывал входную дверь, делал шаг вперед и совершал собакой движение, напоминающее посыл кегельбанного шара по дорожке, напутствуемого словами «давай-ка пописаем». В отличие от кегельбанного шара, йоркшир не укатывался в дальний угол дворика, а замедлял движение, а потом скоренько возвращался обратно и прижимался к ногам, поглядывая в доброе Ленькино лицо (Ленька смахивает на Брюса Виллиса, только ростом невысок) и двигая бровями в смысле: вот и все, вот и пойдем домой. Так они гуляли примерно с полгода, воспитание пса заткнулось на мертвой точке, но Ленька не намерен был уступать «этому блядскому комку шерсти».

Все изменилось совершенно случайно.

Мне как-то после ночной смены надо было что-то у Леньки забрать, и я поднялся вместе с ним в квартиру. Ленька поймал собачека и пошел вместе со мной вниз, гулять его. Открыв дверь и запустив пса по привычной траектории, Ленька уже приготовился к его быстрому возвращению (а надо сказать, пес натренировался, по словам Леньки, возвращаться в исходную точку за секунду, не более), но йоркшир отчего-то не торопился назад. Скорей всего, он страшно боялся здоровенного бородатого незнакомца рядом с Ленькой. Он совершал круговые движения, короткие пробежки туда-сюда, а потом остановился, поднял ножку и произвел нечто, что с некоторым приближением можно было б назвать струйкой.

Ликованию Леньки не было предела. Потом-то, спустя какое-то время, он забил на йоркширову оправку за креслом, нашлись в хозяйстве молодоженов еще какие-то дыры для срочного латания, но тот триумф дрессировщика Ленька не мог забыть пару лет и неизменно при воспоминании о нем приходил в доброе расположение духа.

Ленька и Ленка по-прежнему живут вместе. Мальцы, включая младшего, выросли в здоровенных парней, йоркшир уже старенький, и ему разрешается все. Как и раньше.

Ленька вполне счастлив. А это, я считаю, главное.

4 декабря 1990 года в Воронеже случилась одна из первых забастовок. Бастовали водители автобусов. Пару дней назад хмуро-облачная осень закончилась, вдарил крепкий мороз, и раскисшая жижа многочисленных участков города, никогда не знавших асфальта, превратилась в лед, покрытый черноземной пылью. Но зато светило солнце.

По ранее заболоченным местам ходить стало легче, а по ранее асфальтированным, теперь схваченным вместо водяной пленки бутылочно блестящей коркой льда, — трудней. Но в России всегда так: чуть одна напасть отступит, на смену ей тут же образуется новая, диаметрально противоположная. Но зато образуются и некоторые бонусы, вроде яркого света солнца. Это развлекает и мобилизует. Кто не спрятался — сами виноваты.

Водители рейсовых автобусов трезво рассудили, что по гололеду за одну и ту ж зарплату ездить на хрен надо, и сидели где-то в своем автопарке, куря и переговариваясь, а может, за портвейном они там сидели, не знаю точно. Во всяком случае, касками по асфальту перед обкомом не стучали, как в тогда еще братской Украине. А всякие несознательные вроде меня, которым надо довольно далеко добираться на работу, материли их, на себе испытав конфликт интересов, и плелись, куда им надо, пешком, а кто с деньгами, махали рукой частникам-штрейкбрехерам. У меня денег на сердобольного частника не было, я перся с Димитрова на Полины Осипенко. Матеря борцов за свои законные права. Впрочем, на их борьбу я и сейчас реагирую без должного понимания насущных нужд трудящихся.

Работали мы тогда на реконструкции автомобильного цеха авиазавода. Реконструкция — крепко сказано, мы скоблили там потолок, мазали его купоросом, где открывалась ржавчина, а потом белили. Подштукатуривали кой-где. Работа двигалась неспешно. Нас потому позвали, что там нельзя было ставить леса или подмостья, машины ездят туда-сюда, надо было завешиваться на самостраховке в беседке и, сдерживая порывы самостраховки придать вашему организму вращательное движение, работать. Все это делалось с ведрами на веревках и прочим реквизитом фокусника. Свободные от поездок, например стоящие в ремонте, водилы получили, надеюсь, от наших эквилибристских представлений бездну удовольствия.

Несложно догадаться, что передвигаться до актуального в данный момент участка работы, перевешивая две самостраховки и болтаясь меж ними, как цветок в проруби, не выходит быстро. Но заказчик терпел, куда ему деваться. Мы тоже терпели.

Вы замечали, что вот так, во взаимном терпении, проходит довольно много жизни? Оно, по мне, необходимо, взаимотерпение. Взаимоуважение необязательно, незнакомых людей не науважаешься авансом, а вот терпеть определенное неудобство от несовпадения и с ним примиряться не ропща, по-моему, надо.

Но дело не в этом.

Это просто чтоб стало понятно, насколько я был отрезан от всего остального города в тот день. И это было некстати. У меня жена рожала. Хрен знает где она рожала, на краю земли, в Юго-Западном, кто понимает. Таких излишеств, как телефоны в палатах, там и поныне вроде нет, для связи надо было туда ехать, что я делал пару раз в день, или звонить усталой и злой сестричке, заискивающе и униженно прося позвать мадам такую-то. Она то звала, то не звала, как карта ляжет. Был еще автомат в коридоре.

Советский роддом — это такое место, в котором сосредоточены все завоевания социализма разом. Вроде тюрьмы или казармы. Не больно здо́ðîâî себя чувствующих людей, измученных предыдущими и испуганных предстоящими испытаниями, загоняют в закрытое пространство, переодевают в униформу свинского вида, кормят какой-то хренотой по дурацкому распорядку и пугают страшными рассказами о невидимых опасностях, ограничив насколько возможно, а где невозможно совсем ограничить — там насколько возможно затруднив, общение с близкими им людьми.