Эндрю Холмс - Звездун

Я сворачиваю за угол и тянусь к ближайшему дереву за листом. Оступаюсь, теряю равновесие и чуть было не падаю, но все же срываю с ветки листик. Он маленький и тонкий, поэтому, когда я пытаюсь вытереть сгусток слизи с плеча, рвется под моим пальцем. Позыв к рвоте сотрясает мое тело. Я отшвыриваю «дипломат», хватаю горсть крошечных, хилых листочков и с остервенением тру запачканное пальто, крепко зажмурив глаза, хочу спастись от сокрушительного унижения, взглядов проезжающих водителей, назойливой мысли о том, что бы было, если бы меня сейчас увидел мой отец…

В конечном счете я оставляю дерево в покое и, хотя мне противно прикасаться к чему-нибудь той рукой, которой я вытирал сопли этого типа, беру «дипломат». Я трясу головой, пытаясь избавиться от переполняющего меня стыда. Затем шагаю домой, где, как говорит мой одурманенный мозг, Сэм окружит меня заботой и состраданием.

— О Господи! — Сэм садится в постели и включает прикроватную лампу. Комнату заливает свет. Я стою перед ней и раскачиваюсь взад-вперед, пытаясь что-то сказать; мои губы двигаются, но не слышно ни слова. Я затрачиваю столько труда, и все впустую. Жалкое, жалкое состояние.

— О Боже! — Сэм прижимает руку ко рту. Ее глаза наполнены слезами, потому что все в моем облике говорит о том, что я наплевал на ее предупреждение, буквально подтер им задницу. Сквозь пелену затуманенного сознания пробивается вопрос: разве я не знал, что меня ожидает? Что еще могло ждать?

Она наклоняется и одним резким сердитым движением хватает халат.

— Сэм, — выдавливаю я наконец. Я хочу рассказать ей об унизительном происшествии. Я хочу рассказать ей обо всем, чтобы она мне посочувствовала, как будто бы случившееся может служить оправданием.

Но она проносится мимо меня к двери в спальню, на ходу одеваясь.

— Господи, что ты наделал? — спрашивает Сэм, резко обернувшись в дверном проеме и глядя мне в глаза. — После всего того, о чем мы говорили вчера!.. Ты только погляди на себя!

Она срывается на крик. Я смутно надеюсь, что пожилая дама в квартире над нами ничего не услышит.

— Сэм, послушай…

Она не слушает. Она поворачивается и выходит со словами:

— Спи в другой комнате! Забирай свои манатки и убирайся из спальни!

Словно она не может находиться со мной рядом, словно пребывание в одной комнате со мной для нее хуже горчичного газа.

Внутри меня что-то закипает. Гнев. В голове — смутные мысли: «Ни в какой другой комнате я спать не буду, это и моя кровать, буду спать, где захочу». А еще: «Ну почему, почему она не слушает меня?»

— Сэм, пожалуйста… — начинаю я в третий раз.

Сэм уже в коридоре и не знает, как поступить дальше. Она до предела разъярена моим предательством.

— Ты же обещал! Ты обещал, что обратишься за помощью! Где ты был?

— Сэм, я пшел… то есть я пошел туда, но…

— Что? Что «но»? Неужели до тебя не доходит? Знаешь, что ты наделал? Знаешь, что ты сейчас натворил?

Ну почему она меня не слушает?

— Сэм, пожалуйста… — Я делаю шаг вперед, к дверям спальни.

— Нет! — Она отодвигается, будто страшась, что я к ней приближусь. — Не подходи ко мне! Не смей ко мне прикасаться!

Я что, заразный?

— Я правда туда ходил. Просто…

— Ты неподражаем, — перебивает она. — Посмотри, в каком ты состоянии. Взгляни на себя, Крис. ТЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИ НА СЕБЯ!

Черт побери, почему она не слушает!

Кипящий внутри меня гнев внезапно вырывается наружу, я иду к Сэм, широко раскинув руки, хочу ее обнять. Нет, не обнять — схватить и заставить выслушать все, что мне необходимо ей сказать. Но она кричит: «Убирайся!», увернувшись, бежит в ванную и запирается там, прежде чем я успеваю ее остановить. Захлопнутая перед самым носом дверь заводит меня еще больше, и я ломлюсь в нее. Мне абсолютно наплевать, услышит ли что-нибудь старая сука сверху. Из-за двери доносится плач Сэм — приглушенный подвывающий звук, который или остужает гнев, или, наоборот, распаляет. Догадайтесь, как я на него реагирую?

— Открой эту долбаную дверь! Я не могу так разговаривать! Немедленно открой чертову дверь!

— Уходи, — говорит Сэм. — Иди и проспись, иди и проспись, иди и проспись, — монотонно, как мантру, повторяет она, а потом ее тоже охватывает ярость, словно ей становится противно от собственной попытки сохранить спокойствие, и Сэм орет: — МЕНЯ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ!

И это решает дело.

Я делаю шаг назад и с размаху ударяю дверь ногой. Бум!

Она должна распахнуться настежь, как обычно происходит в фильмах, однако она не поддается. Слышен громкий треск, но дверь остается закрытой.

— УБИРАЙСЯ! — визжит Сэм со смешанным чувством страха и злости.

Но я уже не могу остановиться и еще раз пинаю дверь, потом еще, до тех пор, пока не добиваюсь своего. Я вижу Сэм — она сжалась на унитазе, прикрыв голову руками, как будто ждет взрыва бомбы.

Только бомба не взрывается. Весь мой раж ушел на то, чтобы вышибить дверь, и сейчас я просто стою в проеме и пытаюсь осмыслить случившееся. Глаза у Сэм заплаканы, лицо покраснело, а голос полон душевной боли, когда она произносит:

— Да ты теперь крутой!

И на нас снисходит спокойствие. Для нее это спокойствие человека, принявшего решение. Человека, который смирился с неизбежным.

— Сэм, прости, — произношу я, понимая, что она права. Где же был такой крутой парень, который вышибает дверь ногой на глазах у испуганной женщины, когда подонок высморкался на его пальто? Где он тогда был? Где?

Я не могу использовать унитаз — на нем сидит Сэм, — поэтому наклоняюсь над ванной, и меня рвет.

Бывает, после тяжелой пьянки ты просыпаешься и чувствуешь себя прекрасно. Вдобавок минут пять или около того кажется, что все в мире замечательно.

Затем тучи обретают форму, память возвращается, и ты сознаешь, что чувствуешь себя препогано.

Я просыпаюсь на диване, и мне требуется несколько минут, чтобы понять, что в этой сцене есть что-то удручающе знакомое. Только рядом нет Сэм. Она ушла. Сэм — человек слова.

Конечно, я знаю, что должен чувствовать. Вначале — печаль, а затем приятное возбуждение. Какое-то время после ее ухода будет нелегко, зато потом я смогу погрузиться в радость новых возможностей. Когда захочу смотреть «Звездные войны». Повесить огромный постер с изображением принцессы Леи в гостиной (из фильма «Возвращение джедая», вы знаете, в каком наряде), и не в рамке, а просто наклеить на стену. Более того, я могу не прятать банки «Стеллы», могу хоть пирамиду из них выстроить, а потом, пьяно рыгнув, разрушить, совсем как Барт Рейнольдc в фильме «Самый длинный ярд». Я могу без опаски поставить видео «Сэнди и студенты» и смотреть его в свое удовольствие, развалившись на диване с банкой пива в одной руке и с сигаретой в другой — особо приятной на вкус сигаретой, потому что рядом не будет никого, кто скажет: «Это уже четвертая за вечер…»