Элизабет Страут - Эми и Исабель

Эми казалось, что потолок приподнялся, что небеса стали выше, и частенько, когда поблизости не было ни одной машины, она раскидывала руки и мчалась, рассекая воздух. Раскосые, веселые глаза мистера Робертсона наполняли невозможной радостью все ее существо, в голове метались и клокотали тысячи слов, которые она хотела, да забыла ему сказать. И только где-то в самой-самой глубине, в дальнем уголке души дрожало что-то грустное и мрачное, и Эми внезапно останавливалась на переходе, провожая проезжие машины потерянным взглядом и смутно осознавая, что потерянность эта как-то связана с ее матерью. И тогда она мчалась домой в тревоге, проверяя признаки маминого присутствия в доме: ее колготки на витке в душевой, детская присыпка на мамином туалетном столике. Ей необходимо было услышать звук подъезжающей к дому машины и убедиться, что все в порядке, что мама дома.

И в то же время само присутствие матери раздражало ужасно — ее запах, ее беспокойный взгляд, когда она появлялась в дверях, бледная дрожащая рука, поправляющая тонкие каштановые прядки, ускользнувшие из тугого узла на затылке. Эта женщина не имела ничего общего с той мамой, по которой так скучала Эми. Осознавая вину, Эми порой становилась чересчур заботливой.

— У тебя очень красивая блузочка, мам, — говорила она и внутренне содрогалась, заметив подозрение, мелькнувшее в глазах матери, подозрение настолько мимолетное, что и сама Исабель не обратила на него внимания.

Только месяцы спустя она поймет, что это были сигналы тревоги, мгновенные вспышки, посланные ей из глубин подсознания.

— Мама, я так люблю поэзию! — сообщила Эми через несколько недель после того ужасного вечера, когда Исабель вернулась в пустой дом и в отчаянье решила, что ее дочку похитили, как несчастную Деби Кей Дорн. — Очень-очень люблю!

— Ну, это замечательно, — пробормотала Исабель, огорченно рассматривая сбежавшую петлю на колготках.

— Смотри, какая книга. — Эми стояла в дверях гостиной, бережно сжимая книгу обеими руками. Волосы занавесили ей лицо, когда она наклонила голову над своей драгоценной ношей.

Исабель повесила пальто в шкаф и перегнулась, опять рассматривая ногу сзади под коленом.

— Понятия не имею, откуда она взялась. Но точно полдня вот так и ходила. — Она прошла мимо Эми к лестнице. — А что за книга, солнышко? — спросила она.

Все еще держа книгу обеими руками, Эми протянула книгу матери, и та мимоходом прочла название.

— О, Йитс! — Она так и произнесла: «Йитс». — Конечно же, я о нем слышала. Уверена, он пишет хорошие стишки.

Она прошла уже половину лестницы, когда Эми тихо сказала ей вслед:

— Это Йейтс, мамочка, а не Йитс.

— Что-что? — обернулась к дочери Исабель, а стыд уже комом встал в горле, стеснял грудь.

— Йейтс, — повторила Эми, — ты, наверное, перепутала с Китсом, у них имена пишутся почти одинаково.

Ах, если бы дочь сказала это с язвительным презрением подростка, было бы куда легче. Но девочка говорила ласково, осторожно подбирая слова, боясь задеть, и Исабель невыносимо страдала, стоя на ступеньках в неловкой позе, да еще эта ее петля на колготках…

— Китс — англичанин, — Эми услужливо пыталась загладить ситуацию, — а Йейтс — ирландец. По телевизору рассказывали, что Китс умер совсем молодым.

— Ну да, понятно.

Стыд сжимал ее, словно слишком тесный свитер. Лицо и подмышки взмокли. Это был какой-то новый страх: ее невежество огорчает Эми!

— Как интересно, Эми, — сказала она, поднимаясь по лестнице, — мне бы хотелось побольше узнать об этом.

Всю ночь Исабель не сомкнула глаз. Много лет подряд она рисовала себе эту картину: Эми — студентка колледжа. Да не местного колледжа в Ширли-Фоллс, а настоящего — где-нибудь еще; представляла себе, как однажды осенним днем Эми выйдет из дому, прижимая учебники к темно-синему свитеру, и клетчатая юбка будет колыхаться над ее коленями. И ничего, что сейчас вокруг носятся неопрятного вида девахи в замызганных джинсах и футболках, под которыми болтаются ничем не стесненные груди. Исабель не сомневалась, что не перевелись еще милые девушки, просто созданные для студенческих кампусов: серьезные, умные, читающие Платона, и Шекспира, и Йейтса. Или Китса. Она села, взбила подушку и снова улеглась.

И ни разу, воображая Эми студенткой, Исабель и представить себе не могла того, что она осознавала теперь: ее дочь будет стыдиться своей матери. Что, гуляя по зеленым лужайкам и смеясь со своими новыми подругами-интеллектуалками, Эми не сможет сказать им: «Моя мама работает на фабрике». И не сможет пригласить подружек в гости на выходные или каникулы, и никогда не захочет поделиться с Исабель ничем из того, чему ее научат в колледже, потому что в ее глазах Исабель — провинциальная клуша, вкалывающая на фабрике в маленьком городке. Серость, к которой надо относиться деликатно-снисходительно, именно так обращалась с ней дочь прошлым вечером. Помучившись еще какое-то время, Исабель наконец смогла уснуть.

А на следующий день в обеденный перерыв, когда все работницы конторы пошли в столовую, Исабель шепнула Арлин Такер, что ее посылают в банк, а сама побежала на стоянку, наскоро застегивая пуговицы пальто на мартовском ветру, и поехала за мост в один из книжных магазинов Ширли-Фоллс. Исабель сделала это для себя. Сегодня утром мать наблюдала за тем, как Эми собирает учебники, и тут ее осенило, что она могла бы заняться самообразованием. В конце концов, читать-то она умеет! Можно читать систематически, как будто проходишь какой-нибудь курс. Почему бы и нет? Она вспомнила свою двоюродную тетю — розовощекую женщину, которая великолепно готовила. Как-то раз тетя призналась Исабель: «В том, чтобы быть хорошим поваром, нет никакого волшебства. Просто купи поваренную книгу. Умеешь читать — сумеешь и приготовить».

И все-таки, войдя в книжный магазин, Исабель пугливо огляделась — не дай бог наткнуться здесь на кого-то из церкви — Эмму Кларк или Барбару Роули. «О, Исабель Гудроу! И каким это ветром вас сюда занесло?» Но в магазине было пусто, за исключением двоих покупателей — один в очках в тонкой оправе, сползших на кончик носа, а другой с портфелем под мышкой. Сколько там было книг! Исабель ступала по ковровой дорожке, потрясенная изобилием на полках. Нет, разумеется, она не впервые пришла в книжный, но нигде, господи боже мой, не было такого множества книг.

Наклонив голову, она читала названия на корешках. Она и не знала, что Шекспира можно купить в мягком переплете. Вытащив одну из книжек, Исабель обрадовалась — тонкий томик выглядел таким удобным, доступным — чудесное оформление обложки и тщательно выписанное заглавие «Гамлет».

«Гамлет». Она кивнула, ступая по ковру дальше. Конечно, она слыхала о Гамлете: у него еще была мать и подружка, которая сошла с ума. Хотя, может, это и не оттуда. Наверное, она вспомнила что-то древнегреческое. У кассы Исабель охватила робость — не слишком ли она замахнулась? Но юный продавец с едва заметной светлой щетиной на подбородке невозмутимо выбил чек, и Исабель успокоилась. Вероятно, ничто в ее внешности не вызвало сомнений в том, что она из тех, кто может купить шекспировского «Гамлета». Наверное, она «из тех». Исабель улыбнулась собственной шутке, спрятала чек в бумажник и, перейдя ветреную улицу, села в машину и поехала за мост — обратно на фабрику.