Михаил Веллер - Гонец из Пизы, или Ноль часов

— А они там в Москве, похоже, и в самом деле решили праздновать 7 Ноября всерьез,— помахал ему в ответ Беспятых, на подъеме от прочувственной командирской благодарности и премиальных двухсот граммов.

Уже стемнело, когда прошли под химкинским железнодорожным виадуком и впритирку миновали мост окружной кольцевой дороги.

— Ну, Егорыч, твою мать,— сказал Колчак,— теперь смотри в оба. Не будем утром у Кремля — пущу рыб кормить.

Сталинский шпиль Северного речного вокзала, подсвеченный снизу в каре гипсовых счастливцев с книгами и колосьями, медленно уходил назад по правому борту. Прижатые в ряд прогулочные теплоходы белели под ним. На корме одного пели под гитару на ужасающем русском английском: так мог бы петь на английском умирающий от полового истощения мартовский кот. Там гуляли.

Лоцман стоял на крыле мостика рядом с Ольховским, вытянув шею, и щурился в темноту.

— Теперь нам надо карман направо не прозевать,— озабоченно повторял он.— Там два рукава отходят — сразу в левый! В канал вдоль Большой Набережной втиснуться… Хорошо бы все-таки шлюпку спустить, командир, а?

— Что — не уверен?

— Тут уверен не уверен — а глубины смотреть надо, а?

Но шлюпку спускать не пришлось, потому что по надстройкам мазнул луч, и подлетел катерок под флажком.

— Вот да ни фига себе! — степенно и жизнерадостно раздалось оттуда, когда треск мотора упал до железного мурчания.— «Аврора»!

— Какими судьбами?

Направили вниз прожектор: в катере заслонились ладонями от света двое в сизых пятнистых бушлатах и шерстяных шапочках, а флажок принадлежал речной милиции.

— Товарищи, дорогие, ребята, господа менты! — вскричал Егорыч с радушием деревенского дедушки, чающего обнять родимых внучат.— Подсобите до места дойти, уж отблагодарим!

— Отблагодарим — это как? — настроился на деловую волну мордатый сержант с полубачками и подбритым треугольником усов.

— Это пятьдесят баксов за проводку до Кремля,— сказал сверху Ольховский.

— До Кремля — стольник будет,— хмуровато прикинул сержант.

— Годится.

— Тогда держитесь за нами.

— Погоди! Пару ребят с мерным шестом к тебе спустим.

— А сколько у вас осадки, товарищи балтийцы?

— Почти шесть.

В катере свистнули:

— Неслабо! Смотрите, мужики, гарантий не даем, на ваш страх и риск.

— Да ладно,— примирительно сказал второй,— а баржи с гравием на сколько сидят.

— А почти шесть — это как?

«Практически без топлива, котлы сняты — осталось два, низ после ремонта легче, минус от проектной»:

— Это пять с половиной… но запас иметь надо.

— Хочешь? — имеешь.

Колчак снял шинель и повесил на крючок в штурманской. Делалось тепло и даже жарко.

— Ничего,— сказал он.— Течение здесь слабое… не Нева. Доползем на малых… согласно атласу!

Катерок тихо двинулся впереди, ведомый слепяще-синим лезвием прожектора, косо воткнутым в воду. Перегнувшийся через борт Беспятых, старательно страхуемый Шуркой, совал в дно полосатый шест с марками, и сержант гудел в мегафон:

— Семь ровно! — И через полминуты — полста с небольшим метров: — Шесть восемьдесят! Шесть шестьдесят! Шесть восемьдесят!

От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов. Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль берегов канала.

— После Волоколамского железнодорожный мост — и к повороту налево на Москва-реку,— приговаривал Егорыч.— Хорошо… хорошо…

Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая себя со штурвалом.

— Шесть с половиной!

— Влево давай, чтоб вписались в фарватер!

— Лево сорок, средняя малый назад, правая добавить оборотов!

Баковый огонь покатился влево мимо пустыря, озера за его узким перешейком, и выровнялся на середине автомобильного моста.

— Ох мачты снесем,— беззвучно простонал Ольховский.

— Пр-ройдем…

Наверху заскрипело, заскрежетало, что-то с лязгом упало на крышу бывшего матросского камбуза, ныне музейно-показательной радиостанции. С матом выскочил маркони.

— Стеньгу сломали! — страшным голосом закричал сигнальщик.— И грот-стеньгу сейчас сломаем! Господин командир!!!

— Не вопи,— ответил Колчак.— Сломаем — починим.

Как сучком по ксилофону, пробороздили грот-стеньгой по опорным ребрам настила и продолжали движение к Серебряному Бору.

— Шесть ровно! Эй, на «Авроре» — шесть ровно!

— Слышу. Продолжать.

Колчак выматерил все реки мира и тех, кто строил на них города. Заключил спокойно:

— Без паники. Мы уже в городе. Собственно, главным калибром мы накрываем центр и отсюда.

Улавливая даже не слухом, а шестым чувством бесперебойную работу машины и ровный плеск воды под форштевнем и за кормой, сверяя с атласом ночные ориентиры и вновь сбиваясь в них, Ольховский с сердцем сказал:

— Кой черт!.. есть земснаряды, буксиры… предварительные промеры — почему не сделали все заранее?

— Семь ровно!

— Нормально,— пожал плечами Колчак.— Флот. Икспизиция называется. Могли вообще дома сидеть. Пролезем!

Огибали темные кубики и заросли Терехово, когда по набережной, обгоняя их, бойко прокатился грузовичок с открытой кабиной. Под зеленовато-желтым, издающим гнойное свечение фонарем стало видно, что кузов набит стоящими людьми. Они что-то заорали, не то бодро, не то угрожающе — стукнул выстрел.

— Москва-а…— неопределенно протянул Егорыч.

И уже миновали выходящий на яркую набережную Филевский бульвар, когда в сквере на другом берегу вспыхнул костер. Искры винтом взметнулись в темноту, шатер колеблющегося света открыл две палатки. Вокруг расположилась компания, передавая друг другу бутылки. С этим костром, бутылками и торчащими с колен ружейными стволами они были похожи на охотников из экзотического далека, прибывших на сафари сюда, где находилось аналогичное экзотическое далёко для их разумения.

— Пять восемьдесят!

Ночная электричка пролетела световой очередью через мост, отозвавшийся дробному вою колес тяжелой чугунной вибрацией. Громада гостиницы «Украина» уже выдвигала свой шпиль над мостами, а напротив менял под ветром конфигурацию лоскут на крыше Белого дома — в правительственной подсветке действительно очень белого.

— Пять шестьдесят!

Нервы есть даже у капитанов первых рангов, и истрепаны они жизнью и службой весьма сильно. Ольховский почмокал погасшей в сырости сигаретой… не выдержал:

— Коля,— взмолил он,— хорош! Встаем здесь.

— Чего это? — энергично отозвался Колчак.

— Хватит судьбу испытывать. Мы в центре. На хрена Кремль, если стволы достают на двенадцать километров?