Михаил Веллер - Гонец из Пизы, или Ноль часов

Разрозненные выстрелы застукали в городе, и кое-где пятнами стало гаснуть электричество, словно отдельными кусками начал исчезать городской пейзаж.

Непосредственных событий за этим последовало два.

— Раз, два, три, четыре, пять… шесть…— отсчитал секунды Ольховский.— Сигнальщик!

— Разрыв не наблюдаю,— доложил сверху Серега Вырин.

То, что не был отмечен разрыв, особенно удивлять, в общем, не могло. Только в кино разрыв снаряда изображается сполохом бочки бензина. Вспышка шестидюймового снаряда в освещенном городе малозаметна, а из-за высоких кремлевских стен, ночью, когда не засечь фонтан пыли и мелких обломков, увидеть ее скорее всего и невозможно. Иногда и артнаблюдатель теряет свой разрыв. Но звук разрыва на таком расстоянии должен был отдаться достаточно отчетливо. Хотя — городские шумы и постройки дробят и поглощают звук, как глушитель… Выждали еще несколько секунд. Черт. Неужели не разорвался?

Впрочем, это было не так принципиально. Не в прямом разрушении дело. На него никто и не рассчитывал. Один, без точного прицела посланный снаряд среди массивных каменных построек ничего особенного сделать и не мог бы.

Если это отсутствие видимых последствий считать первым последствием, то второе, при всей внешней несравнимости своего исторического масштаба с первым, было гораздо нагляднее. И даже давало удовлетворение, компенсирующее некоторую досаду от первого.

Вертолетик, как бы являя иллюзию экстерриториальной непричастности к происходящему и тем самым неуязвимости, что вообще свойственно действиям журналистов в горячих точках, особенно чужих,— вертолетик висел недостаточно далеко от траектории бешено ввинчивающегося в воздух тупорылого гаубичного снаряда, гнавшего перед собой, в согласии со всеми законами баллистики и аэродинамики, купол ударной волны, таранящей и метущей воздушный тоннель. Задетый и сбитый с места этим тараном, вертолет подскочил в воздухе, мотнул хвостом, накренился, захлебываясь взвыл и, отчаянно взбив перекошенными лопастями, шлепнулся в темную воду.

Из него мгновенно выбрались пилот и оператор с помощником и, судорожно задыхаясь от холодной воды, забили руками, гребя к близкой набережной. Вертолет, обратившись кверху выпуклым остеклением носового блистера, быстро погружался. Из кабины вырвались с болотным бульканьем несколько огромных пузырей, косо задранная лопасть качнулась и плюхнула по воде, и он спокойно затонул. Камера с отснятой пленкой, очевидно, утонула вместе с ним.

Ночью на крейсере долго не могли заснуть. Чистили оружие, ждали новостей.

Проклятый плавучий кабак отвалил, на прощание какая-то пьяная сволочь запустила с него в борт бутылкой.

Ольховский, сложив руки за спиной, расхаживал по каюте в длину ковра: пять шагов вперед, пять обратно. Колчак каждый час поднимался на палубу, обходя вахтенных.

В городе все стихло. Странная ли это тишина стояла над Москвой, или это только чудилось возбужденным нервам,— трудно сказать.

В четверть шестого утра грянул телефон, подключенный к городским сетям.

Ольховский резко, как волк, повернулся на месте, сделал три строевых шага к аппарату, с прямой спиной снял трубку:

— Да!

— Я вас, наверное, разбудил? Простите,— вежливо и с непонятной раздражающей насмешливостью (показалось ему) извинился молодой голос.— Общественное российское телевидение беспокоит. Могу ли я говорить с командиром крейсера «Аврора» господином капитаном первого ранга Ольховским?

— Слушаю.

— Петр Ильич, это из передачи «Доброе утро». Телефон нам сказали в редакции новостей. Там был страшный скандал по поводу того, что они в вечернем выпуске не дали ваше послание, или ультиматум, как правильно сказать?

— Неважно.

— Мы очень хотим пригласить вас в сегодняшний выпуск. Вы бы могли приехать в студию? Машину за вами мы вышлем.

— Хорошо.

— Через полчаса машина будет на набережной, внизу вас встретят. Подождите, не кладите трубку,— еще: вы бы могли взять с собой еще пару человек, лучше матросов — ну, чтобы хорошо смотрелись в кадре, для колорита, так сказать?

Ольховский успел принять душ, побриться, сменил сорочку. Шурка и Бохан спешно наводили на себя марафет.

Катер с дремлющим ментом болтался под бортом. Сержант закусывал на камбузе. Со своим отделением они договорились вчера по рации удивительно быстро и легко, и сменяться отказались: аренда и зарплата отваливалась посменная.

«Рафик» подкатил, издали мигнув фарами. Темное нутро пахнуло автомобильным теплом и кожей сидений. Придерживая маузеры, охранно-колоритная пара полезла за Ольховским внутрь.

Водитель молча газовал, но молодой человек, сидевший впереди рядом с ним, вертелся и жужжал, как говорящая юла.

— Бабахнула шестидюймовка авророва! {58} 58 Бабахнула шестидюймовка Авророва! — В. В. Маяковский. Хорошо!, 6 (1927). — с какой-то развратной фамильярностью цитировал он, словно все классики были банальными плагиаторами и его личными должниками.— Спокойно трубку докурил до конца, спокойно улыбку стер с лица {59} 59 Спокойно трубку докурил до конца, спокойно улыбку стер с лица .— Н. С. Тихонов. Баллада о гвоздях (1921—1922). . Вы случайно трубку не курите? Жаль, это бы хорошо смотрелось. Мы уже музыку подобрали к сюжету, и перебивки хорошие. А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля {60} 60 А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля .— Неточная цитата из песни «Прощайте, скалистые горы»,— слова Н. Букина (1942), музыка Е. Жарковского (1943). Ср.: «А волны и стонут, и плачут, // И плещут о борт корабля…» . Вашу охрану тоже посадим, чуть-чуть позади, только не раздеваясь, вот так очень хорошо, жарко, конечно, будет под светом, но ничего. Ребята, вы какой год служите? С нами Бог и Андреевский флаг {61} 61 С нами Бог и Андреевский флаг .— Так во флоте Российской империи традиционно звучало напутствие командира корабля экипажу перед боем. .

Он слал вопросы, как выбрасывающая теннисные мячи машина, а собеседник служил лишь стенкой, чтоб мячу было обо что стукаться и отскакивать, и чтобы тут же отправить его снова — вопросы содержали в себе и ответы, и самодостаточную информацию о собеседнике в нужной интонации спортивного комментатора, а большего как бы и не подразумевалось.

«Рафик» с влажным шелестом несся по темным и пустым улицам, редко прочеркнутым пригашенными вывесками, проскакивая на желтый и кренясь на поворотах. Заложил вираж вокруг памятника Маяковскому, рванул по Тверской и через минуту, свернув в проулок и ринувшись в огромную арку, осадил у дубовых дверей, которые могли бы служить башенными воротами.

— Приехали! — весело объявил сопровождающий, и моряки вылезли.— Как Петрович ездит, а? Ас! — он похлопал шофера по плечу.— Айн минут! — Посмотрел на лица и счел нужным пояснить: — Ближняя студия! Для оперативных сюжетов. Ну, сами увидите.