Виктория Лебедева - В ролях (сборник)

До начала учебного года это было еще терпимо. На громкое, надрывное «Ва-а-ау!» из-под двери они уговорились выходить по очереди. Но началась работа, и терпение было на исходе. Катя толкала мужа:

— Вставай, твоя очередь!

А он натягивал одеяло на голову и ворчал. И не вставал.

— Ну Сереж!

— Я убью этого кота! Придушу! Голыми руками! — Сергей накрыл голову подушкой и отвернулся.

— Тогда нас отсюда выгонят.

— Пусть!

— Ну Сереж! Я тоже спать хочу.

— Дарья его избаловала, вот пусть сама и встает! И кормит пусть сама. А я пас. Нечего было тискать, кто ее просил?! — пробурчал из-под подушки Сергей.

Катя обреченно поднялась, накинула халат, сунула ноги в тапочки. Ах, как она завидовала Дарькиному богатырскому сну! Его не могли нарушить ни случайные гулянки под окнами, ни сирены, ни трубы, ни барабаны, ни пулеметы, ни это ужасное «Ва-а-ау!» под дверью, ни самый громкий в мире будильник — а только ласковое материнское слово, сказанное на ушко. Хозяин, увидев сонную Катю, выходящую из комнаты, заткнулся, радостно поднял хвост и отправился в кухню. Даже не обернулся ни разу — знал, что никуда она не денется. И у Кати возникло сильнейшее искушение дать ему под зад хорошенького пинка. Такого, чтобы летел отсюда и до входной двери. Но она, конечно, сдержалась.

Потом Катя по телефону осторожно выспрашивала у Марьи Марковны, что это случилось с котом, что он наладился орать дурниной в такую рань, и не нужно ли его на всякий случай отвезти к ветеринару, а Марья Марковна в ответ только смеялась. Сказала: терпите; орет — стало быть, за своих признал, всё теперь будет как при бабке; бабка ему, паразиту, под хвост дула всю жизнь, что ей было еще делать-то, на пенсии, когда все дети и внуки по другим квартирам разъехались; с характером кот, я вас предупреждала. Это была плохая новость. Одно утешало — что они здесь ненадолго и уж когда разъедутся, когда станут жить своим домом, тогда выспятся как следует.

Риелтор им попался деятельный. Даже немножечко слишком. Трудно в это поверить, но он говорил быстрее и больше самой Марьи Марковны. И, конечно, значительно громче. Значительно. Катя не понимала ни слова. Сергей серьезно сдвигал брови, солидно кивал головой, когда случались в речи риелтора краткие, едва уловимые паузы, и Катя по взгляду, по наклону головы догадалась, что он тоже ничего не понимает, просто виду старается не подавать.

Довольно быстро найдены были покупатели на квартиру и взят аванс. Катя и Сергей очень торопились, поэтому не стали привередничать и согласились на первую двушку, которую им показали, — на первом этаже, но большую и довольно светлую, с крошечной кухней, зато с изолированными комнатами и совершенно стерильными документами. К тому же совсем недалеко от Дарькиной школы. С тещей было сложнее. Она посмотрела добрый десяток помещений, и везде ей виделись какие-то изъяны, несовместимые с потенциальным проживанием. Но в конце концов выбрала и она. И, конечно, такую, которую надо было еще приватизировать и ждать, пока все выпишутся и бумажки по-человечески оформят. Месяца три-четыре ждать, если не дольше.

— Это она нарочно! — возмущался Сергей.

— Ну что ты, зачем ей? — робко возражала Катя. Очень робко, потому что знала — он прав.

А шустрый риелтор как-то там сверху донизу договорился и уладил дело, так что вся цепочка под его бешеным натиском покорно согласилась ждать до конца января. За это теща кормила риелтора домашним борщом и ласково звала вместо Володи Вовой — обращение, которого он с детства терпеть не мог, но клиентам об этом не говорил, ведь клиент всегда прав.

Катя осторожно попыталась поинтересоваться у тещи, чего такого нашла она в проблемной квартире, которую неизвестно еще, можно ли будет вообще купить. Теща подробно рассказала про высокий этаж и красивый вид из окна. А на щекотливый вопрос, нельзя ли было выбрать жилье попроще, стала кричать и плакать, что ее выживают на старости лет из собственного дома, что ни сердца у них нет, ни совести, и Катя сдалась — от греха, и счет пока был 1:0 в пользу тещи.

Они смирились и стали ждать.

Ждать Катя не умела. То есть ей приходилось, конечно — куда по нашей жизни денешься от ожидания, — но каждый новый день точно жилы из нее вытягивал. Утром она вставала чуть раздражительнее, чем ложилась, стала по пустякам срываться на учеников, чего за ней не водилось раньше, и даже Дарьке теперь влетало с незавидной регулярностью. Сергей пытался как-то успокоить жену, но и ему ведь приходилось несладко, так что в итоге не он ее успокаивал, а она его заводила.

Поздними осенними вечерами, которые постепенно сделались так длинны, что начинались чуть не с обеда, они лежали, обнявшись, на матрасе и молча злились на тещу. Даже не целовались. За окном лился унылый осенний дождичек, облетали макушки старых кленов под окнами, и один раз пошел было снег, а все никак не топили. Сергею что, он был теплокровный, закаленный, а Катя перед сном надевала теперь футболку, водолазку и спортивный костюм. И теплые шерстяные носки — но все равно под утро замерзала чуть не до судорог. От холода ей снились дурные сны. Летом на матрасе было хорошо — прохладно и не душно, теперь же, как ни заклеивай окна, в пустой квартире гуляли сквозняки, перебирая Катину русую челку; спать почти на полу стало мучительно. Катя постоянно чувствовала себя простуженной.

— Сереж, может, заберем у мамы диван? — осторожно спросила она и громко чихнула. — Вот, правду говорю.

— Нет!

Катя почувствовала, как плечо Сергея, к которому она прильнула, каменеет.

— Сереж, ты только не сердись. Мне холодно. Все время.

— Нет.

Он лежал и смотрел в потолок, по центру которого висела на гнутом проводке едва различимая в темноте голая лампочка. Застыл, не шевелился. Катя поняла — нет. Не заберем. И ей сделалось еще капельку холоднее. Некоторое время лежали молча, слушали стук дождя о подоконник.

— Тогда, может быть, займем денег у кого-нибудь и новый купим? Я подумала — все равно ведь потом пригодится… — спросила Катя шепотом.

— Куда еще занимать-то, солнышко? Сама посуди. Да и у кого?

— Ну… Хотя бы у твоего Валентина. Он же богатый, ему это…

— Нет! — и опять Сергей сделался каменный, напряженный.

— Но почему?! — Катя отстранилась, по-турецки села на матрасе, укутавшись в одеяло.

— Я. Никогда. Не занимаю. У Валентина! — отчеканил Сергей. И перевернулся на живот. — Всё, Кать. Я сплю.

И сделал вид, что действительно спит. Даже всхрапнул для убедительности.

Катя молчала. Она не знала, что ответить. И чем дольше молчала, тем сильнее становился холод — он, кажется, шел уже откуда-то изнутри, от груди к плечам, к горлу, к кончикам пальцев. И, как всегда на холоде, глаза у нее стали слезиться. Катя распутала одеяло, осторожно встала и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. И едва не наступила на хозяина.