Максим Шраер - В ожидании Америки

— Мне надо выпить, — сказал отец. Он открыл чемодан и пошарил внутри обеими руками. — Вот она, драгоценная!

Он вытащил бутылку водки, которую бухарский спекулянт Исак посоветовал отвезти в Америку в качестве русского сувенира. Это была особая водка — «Посольская». Отец отвинтил пробку и сделал долгий глоток, а затем еще один. Потом закрутил пробку и поставил бутылку на стол. Он натянул брюки, рубашку и сандалии.

— Куда ты собрался? — спросил я шепотом.

— Пройдусь до Виллы Боргезе, — ответил отец.

Он взял водку, прошаркал мимо меня и вышел из номера. Я подумал, что все это мне снится и я вижу сон во сне.

Когда мама разбудила меня, было десять утра.

— Мы опоздали на завтрак, — сказала она. — Но, похоже, я выспалась.

Она выглядела отдохнувшей и умиротворенной впервые за всю неделю.

— Где папа? — спросила мама, раздвигая штору и впуская оранжевый солнечный свет в комнату.

— Не знаю.

Вдруг меня осенило.

— Мама, кажется, он ушел глубокой ночью, — ответил я. — И кажется, он захватил с собой бутылку водки.

— И ты отпустил его?!

— Мам… я… он…

Десять минут спустя я уже пересекал площадь Республики, минуя правительственные здания и спеша в сторону Виллы Боргезе. Я знал дорогу, потому что был там два или три дня назад. Я бежал по виа Витторио, спотыкался о коварные выбоины в асфальте; голова кружилась из-за позднего пробуждения и оттого, что я не позавтракал. Вот, наконец, через Пинцийские ворота я вбежал на Виллу Боргезе. Ипподром Галоппатоио был по левую руку от меня; обморочные запахи сена и навоза щекотали ноздри, я решил повернуть вправо и побежал в сторону памятника Гёте. Пробиваясь сквозь плотные группы азиатских туристов, мимо молодых римских мамаш с колясками, я мчался по длинной аллее парка — той, что вела к галерее Боргезе. На полпути к галерее взял влево, по направлению к площади Сиены. Миновал компанию молодых людей, которые играли в футбол на траве. Сверхъестественная сила родства, некий генетический компас, вел меня и направлял к памятнику Байрону. В нескольких шагах от памятника хромому лорду (которого многие русские любят гораздо больше, чем других английских поэтов-романтиков), под цветущей липой, источавшей сладостный запах забвения, я увидел отца. Он лежал на изумрудной траве Виллы Боргезе, подпирая твердь своей распахнутой левой рукой — каждым пальцем упираясь в землю, продолжающую свое круглосуточное вращение. Голова с седеющими волнистыми волосами, трепетавшими вокруг лысеющего черепа, как маленькие стрекозки, покоилась на ладони правой руки. Старомодные очки в черепаховой оправе сползли с переносицы на левую щеку; их дужки торчали вверх, как два бобовых стебелька. Пустая бутылка «Посольской» валялась у его ног, и горлышко ее пронзало густую июньскую траву, как чудесный кабачок или огурец. Клетчатая рубашка, называемая в России «ковбойкой», была расстегнута и открывала серебряные завитки волос на груди.

— Папа, папа! — закричал я, становясь на колени около него и тщетно стараясь удержать слезы. — Папа, это я!

Отец приоткрыл свои эллипсоидные халдейские глаза и повернулся на спину. Блаженная улыбка промелькнула на губах, словно залетела из других миров.

— Папа, ну что ты? — бормотал я, сжимая его теплую руку. — Папа, — спазм вины перехватил мое горло.

— Я видел совершенно невероятные, фантастические цветные сны! — сказал отец, садясь и протирая глаза. Затем он оглянулся и застегнул ковбойку. Стебельки травы, как лезвия, впечатались в его правую щеку.

— Посмотри, сынок, — сказал отец, показывая вправо. Там, не более чем в двадцати шагах от нас, высокая длинноногая молодая дама плыла по аллее парка. На ней были короткая красная юбка, туфли на высоких каблуках и блузка с глубоким вырезом. В правой руке она держала сумочку из черной кожи, а в левой — книжку в мягкой матовой обложке. Ей было лет тридцать или чуть больше, у нее были длинные волнистые черные волосы. Она напоминала итальянскую актрису Софи Лорен, которую так почитали в Советском Союзе. Ее и Марчелло Мастрояни.

Итальянская красавица уселась на скамейку прямо напротив нас и скрестила ноги, так что юбка поползла вверх, открыв ее смуглые бедра. Она вытащила блестящую металлическую закладку из середины книжки и принялась читать.

— Потрясающая! — сказал я отцу. — Как твои сны.

— Да, хороша! Так иди и поговори с ней. Не теряй время! — отец осторожно подтолкнул меня, чтобы я поскорее поднялся с травы, на которой мы сидели.

Я направился к скамейке, готовясь завести непринужденную беседу.

— Извините, — обратился я к ней по-английски.

Она подняла голову и глянула на меня. Ее губная помада была ярко-красной и гармонировала с пылающей юбкой.

— Извините меня. Позвольте представиться?

Красавица улыбнулась очень естественно и располагающе, не выражая никакого удивления или раздражения.

— Non parlo inglese, — сказала она, слегка покачав головой и в то же время продолжая улыбаться.

Пытаясь использовать весь запас итальянского, который мне удалось усвоить за несколько дней, я смог слепить неуклюжее выражение: «Iо sono russo-ebreo emigrante» («Я есть русско-еврейский эмигрант»).

— Ciao, — ответила красавица. Она перестала улыбаться, но продолжала смотреть мне прямо в глаза. Еще секунд тридцать я барахтался в ее глазах, молчаливо и безнадежно. Потом пошел ко дну, а она повела плечами и перевела взгляд на страницу книги в мягкой обложке.

Я вернулся на лужайку, где меня ждал отец.

— Пойдем, папа, — сказал я, тормоша его. — Мама, наверняка, волнуется.

— Пойдем, сынуля, — ответил отец и поднялся с земли.

Я помог ему отряхнуть травинки с брюк и рубашки. Мы обнялись и побрели под голубым куполом римского полдня в сторону нашей гостиницы.

В книге «По следам этрусков», впервые опубликованной в 1932 году, Д. Г. Лоуренс в главе «Черветери» кратко упоминает о городке Ладисполи: «Мы прибываем в Пало, неизвестно где расположенную станцию, и спрашиваем, ходит ли автобус в Черветери. Нет! Там стоит лишь древний шарабан, да такая же старая белая кобыла томится неподалеку. Куда они направляются? В Ладисполи. Мы знаем, что нам не надо в Ладисполи и только вглядываемся в ландшафт. Сможем ли мы найти какой-то транспорт? „Это трудновато“, — отвечают нам. Это то, что они твердят всю дорогу: трудновато! Что означает „совершенно невозможно“. Никто даже пальцем пошевелить не желает! Есть ли гостиница в Черветери? Они не знают. Похоже, они никогда там не бывали, хоть это всего в пяти милях отсюда и там находятся гробницы».

Лоуренс прибыл из Рима на железнодорожную станцию Ладисполи-Черветери, а оттуда ехал в каком-то допотопном омнибусе в Черветери — место, известное своими tumoli, этрусскими гробницами, датирующимися VIII веком до нашей эры. Насколько мне известно, Лоуренс так и не побывал в городке Ладисполи, который делил вокзал со своим материковым соседом, древним этрусским поселением Черветери. В отличие от Лоуренса, вольно путешествовавшего по итальянскому региону Лацио в поисках следов этрусского прошлого, погребенных под руинами менее отдаленного римского прошлого, мы, беженцы из СССР, не выбирали места транзитной жизни и не могли обойти Ладисполи стороной. Когда мы с отцом впервые вышли из поезда на перрон Ладисполи-Черветери, единственным, что роднило нас с Лоуренсом, было самое смутное представление о том, где найти жилье…