Максим Шраер - В ожидании Америки

Дядя Пиня был очень доволен выбором и сразу принялся нам советовать, что заказать, напирая на салаты и прочие вегетарианские блюда. Дядя Пиня говорил по-английски с официантом, который, казалось бы, уже все в жизни повидал. Пиня знал немного по-немецки и по-французски и пустил в ход эти знания во время переговоров с официантом.

— Сейчас слишком жарко, чтобы надуваться красным вином, а пиво — это неинтересно. Напиток для тех, у кого нет вкуса, — объявил дядя Пиня. Отцу пришлось оставить надежду на выпивку.

Официант принес нам запотевший графин с водой, хлеб и порции простого зеленого салата. Дядя Пиня отщипнул кусочек от хлеба, прожевал лист салата и откинулся на спинку своего ротангового кресла.

— Я должен вам что-то сказать, — заговорил он. — Вы знаете, я не из тех, кто ходит вокруг да около.

— Что случилось, дядя Пиня? — спросил отец, чувствуя себя в западне, впрочем, точно так же чувствовали себя и мы с мамой.

— Ничего не случилось. Что вы так все насторожились? — сказал дядя Пиня, кладя в рот очередной лист салата и прожевывая его со сводящей с ума медлительностью. — Я просто хотел сказать, что не стал к вам хуже относиться из-за того, что вы решили не ехать в Израиль. Вы бы чувствовали себя в Израиле как дома, но я вас не порицаю. В Америке очень хорошая жизнь; я был там пять раз — в Вашингтоне, Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго и Сан-Франциско. Все это превосходные большие города, но в целом — пустыня. Люди там слишком большие индивидуалисты.

Мы сидели тихо, прижавшись к спинкам кресел. «Нужно испить эту чашу до дна», — думал я, пока дядя Пиня дожевывал очередной салатный лист.

— Ты сын моего покойного брата, — продолжал дядя Пиня, повернувшись к отцу. — Генетически ты будто мой собственный сын, и я принимаю твое решение. Принимаю, в отличие от многих родственников в Израиле, например от нашей кузины Навочки, знаешь ее, у нее сына убили на войне, в 1967-м. Она очень рассердилась, что вы не едете в Израиль. Но хочу сказать еще раз: если вы передумаете и решите ехать в Израиль, то еще не поздно все переиграть.

Над нашим столом повисла неловкая тишина, минута которой казалась вечностью в этом уличном ресторане с музыкой и официантами, суетившимися, как обезумевшие белки.

— О’кей, я просто хотел снять грех с души, — сказал дядя Пиня голосом весельчака, хлопая в ладоши. — Не будем воевать, мои дорогие. Будем пировать и праздновать наше воссоединение.

Он поднял стакан воды, облизал губы, словно готовясь сказать тост, но поставил стакан на место.

— И еще одно, — добавил дядя Пиня.

Я почувствовал, как в груди огромная жаба приготовилась к прыжку.

— Хочу кое-что объяснить вам, дорогие, поскольку это уже мелькало в нашей переписке. Когда вы были еще в Москве. И уже сегодня, за чаем. Это касается моих политических взглядов.

Вот вам классический дядя Пиня: то он выбирал салаты и макаронные блюда, то признавался в симпатиях к коммунизму.

Мама, отец и я сложили ножи и вилки в знак того, что мы сдаемся. Мы были целиком в пининой власти. У дяди Пини в плену.

— Я приехал в Израиль — вы, наверно, знаете — в 1924 году, — начал он. — Я оставил Каменец, потому что не мог больше там находиться. Я состоял в молодежной сионистской группе. Мы были идеалистически настроенными молодыми людьми. Один знакомый еврей, у которого сын работал в органах, дал понять моему отцу, что там уже лежит подписанная бумага на мой арест. Я спешно уехал в Одессу, где у нас были родственники. Мне было восемнадцать. Я понятия не имел, чем хочу заниматься. Моей страстью было чтение. У меня уже пять или шесть записных книжек было исписано рассказами, стихами, началами повестей. Я хотел писать о простых людях, стать еврейским Горьким. Сегодня это звучит по-детски, но тогда…

Я жил некоторое время в сельскохозяйственной коммуне рядом с Галилейским морем. Жизнь была очень трудная. Я скучал по дому и моей семье. И в глубине души не до конца понимал, что я здесь делаю. Я стал учеником землемера. В 1926-м я стал работать в землеустроительном департаменте. Его возглавляли британцы. Начальники были дисциплинированными трудягами с ментальностью колонистов.

Оркестрик заиграл «О соле мио». Дядя Пиня едва притронулся к еде. «Где он черпает свою безграничную энергию?» — помню, подумал я. Тающие пятнышки заката мерцали на далеком горизонте.

— Вскоре, — продолжал дядя Пиня свой рассказ, — меня стали считать леваком и сочувствующим Советскому Союзу. Я был настроен очень критически по отношению к британцам и к тому, что они делают в Палестине. Все их подлости и хитрости. Настраивание арабов против евреев. Нарушенные обещания. «Белые книги» Черчилля, Пасфильда и т. д. Лживые инструкции и установки. Мои боссы из землеустроительного департамента никак не могли понять, как можно придерживаться таких политических взглядов и дружить при этом с арабами. Я выучил арабский. Меня нельзя было стричь под общую гребенку. Я был сионистом, да, но никогда не был еврейским шовинистом. И, уверяю вас, я никогда не был членом коммунистической партии, хоть и голосовал за их кандидатов многие годы на муниципальных выборах. Со временем я вступил в партию социалистов, МАПАМ, но это уже после войны и провозглашения Израиля. Это уже другой рассказ для другого ужина.

Когда нам принесли тарелки с макаронами, дядя Пиня сморщил лоб, сурово глянул на официанта и спросил, не мог бы певец петь потише. Официант развел руками, промямлил что-то и исчез.

— Я был уже женат, — продолжил дядя Пиня. — Мы жили в Тель-Авиве, а я все еще думал о репатриации. Хочу, чтобы вы поняли, что я чувствовал в то время. В 1932 году я подал прошение в советское консульство в Стамбуле. Я просил разрешить мне вернуться в СССР. Мое прошение было отклонено — иначе, кто знает, как бы все сложилось? Скорее всего, мы не сидели бы здесь вместе. Знаете, когда я работал в Верхней Галилее, я познакомился с одним парнем. Позже он взял псевдоним, но, когда мы встретились в 1925-м, он был еще Мордехай Богуславский. Из Кривого Рога. Вы знаете Кривой Рог?

— Там жила двоюродная сестра моей мамы, — вежливо ответила мама.

— Ага! Так вот, этот Богуславский, кажется, вернулся в СССР в 1928-м или 1929-м. Некоторые возвращались, вы же знаете. Немногие, но все же. Потом он стал там печататься. У него был такой роман «Опаленная земля», конечно, немного пропагандистский, но главы, описывающие тяжелую жизнь еврейских молодых людей из России в Палестине, в аграрных поселениях, сделаны с большой точностью. Я-то помню, поскольку сам был там.

Дядя Пиня наконец-то попробовал макароны с помидорами и цукини, однако был слишком возбужден, чтобы есть дальше.

— И вот я остался в Палестине, родились наши мальчики. Но я продолжал читать советские газеты и журналы и следить за текущими событиями. Желание вернуться все не отпускало меня. Потом в 1938 году меня уволили из департамента. Нашли удобный предлог: сокращение штата, но все это было из-за моих политических убеждений, уж точно.