Фабио Джеда - И в море водятся крокодилы

На шестнадцатый день я первый раз заговорил с пакистанским парнем немного старше меня (обычно афганцы и пакистанцы толком не общаются). На ходу — мы оказались в зоне слабого ветра и могли разговаривать — я спросил у него, куда он направляется и чем будет заниматься, куда отправится потом, после того, как мы окажемся в Стамбуле. Он не сразу ответил. Он был сдержан и немногословен. Посмотрел на меня так, будто засомневался, правильно ли понял вопрос, с таким выражением, словно говорил: ну что за идиот?!

— Лондон, — сказал он, ускоряя шаг, чтобы оторваться от меня. Позднее я понял, что все пакистанцы такие. Они не говорили о Турции или Европе. Они говорили «Лондон», и точка. Если же кто-то из них был в хорошем настроении, то в ответ спрашивал меня:

— А ты?

Я отвечал:

— Куда-нибудь.

На восемнадцатый день я увидел сидящих людей. Я увидел их в отдалении и не сразу понял, почему они остановились. Дул ледяной ветер, снежная крошка забивалась в нос и рот, а когда я пытался смахнуть ее, оказывалось, что она исчезла. После нескольких поворотов они неожиданно очутились прямо передо мной, те сидящие люди. Они там присели навсегда. Замерзли. Мертвы. Черт знает, сколько времени они сидели там. Все остальные затаили дыхание, примолкли. Я у одного украл ботинки, потому что мои порвались и пальцы ног стали фиолетовыми и ничего не чувствовали, даже если бы ударил по ним камнем. Я снял с него ботинки и надел на себя. Подошли. Они были намного лучше моих. Я махнул ему рукой в знак благодарности. Иногда он мне снится.

Дважды в день перевозчики давали нам яйцо, помидор и кусочек хлеба. Припасы доставлялись на лошади. Но теперь мы были на слишком большой высоте, чтобы подниматься и спускаться. На двадцать второй день нам последний раз привезли провизию. Они сказали нам разделить эту порцию на маленькие части, чтобы растянуть, даже несмотря на то что яйцо, вареное яйцо, очень сложно разделить на несколько частей.

Наши подталкивали меня, подбадривали:

— Давай спроси.

— Зачем? — удивлялся я.

— Не важно, ты спроси.

— Мы почти дошли? — спросил я у перевозчика.

— Да, почти, — ответил он.

Но я ему не поверил.

Как ни странно, на двадцать шестой день восхождение закончилось. Шаг, другой, еще один — и вдруг мы прекратили подниматься. Дальше идти вверх было некуда, мы достигли вершины и места обмена между иранцами и турками. И только в этот момент, впервые с начала похода, мы снова всех пересчитали. Не хватало двенадцати человек. Двенадцать, из группы в семьдесят семь человек, умерли во время перехода. В основном бенгальцы и пакистанцы. Исчезли в безмолвии, а я даже этого не заметил. Мы смотрели друг на друга, как будто раньше никогда не видели, как будто совершали поход не мы. Обмороженные, красные лица. Глубокие морщины. Кровоточащие трещины в коже.

Турки, ждавшие нас на перевале, усадили нас концентрическими кругами, чтобы защитить от холода. Каждые полчаса мы менялись местами; тот, кто был в середине, садился во внешний круг, и все согревались и получали в спину все ветра мира.

На двадцать седьмой день — что он был именно двадцать седьмой, я знаю потому, что нес эти дни на шее, как жемчужное ожерелье, нанизывая один за другим — мы начали спускаться, и горы постепенно превращались в холмы, леса и лужайки, ручьи и поля и во все остальное, что только есть удивительного на земле. Там, где не было деревьев, нас заставляли бежать группками, пригнувшись к земле.

— Иногда стреляют, — говорили они.

— Кто?

— Не важно. Иногда стреляют.

Спустя два дня — еще два дня, как два года или два века, — мы пришли в Ван.

Ван тоже стоит на озере. На озере Ван. Получилось, мы шли от озера к озеру. В этом турецком городе, первом турецком городе, в котором мы остановились, нас отвели в поле, и первую ночь мы спали в высокой траве. Несколько турецких добрых крестьян, друзей перевозчиков, принесли нам еды и воды. Я хотел переодеться, одежда на мне, страшно грязная и рваная, напоминала скорее тряпки для мытья пола, но новые вещи, купленные в Тегеране, следовало поберечь до Стамбула, я не имел права испачкать или порвать их раньше времени.

Перед рассветом нас, как котят за шкирку, вытащили из травы, погрузили в фургон и отвезли куда-то неподалеку. Засунули в какой-то хлев, огромный, с очень высоким потолком, хлев, где вместо коров и свиней жили нелегалы. Нас, афганцев, положили спать вместе с пакистанцами, — не самая удачная идея. В общем, в ту же ночь произошла потасовка из-за места. Турки были вынуждены вмешаться и разделить нас, а чтобы никого не обидеть, избили всех.

Нас держали взаперти четыре дня.

Однажды ночью — мы спали — стены хлева начали дрожать от рокота мотора. Турки приказали нам собрать вещи и поторопиться. Они разбили на группы по национальностям, поставили у стены и принялись выпускать небольшими группками, думаю, для того, чтобы оставшиеся внутри не видели, что происходит снаружи и куда всех загружают. Минут десять мы стояли в углу, прижав рюкзаки к груди, потом нас кто-то позвал, и мы вышли.

Первое: включенные фары машины с шумным мотором светили прямо в дверь; меня ослепило. Второе: этой машиной оказался грузовик, огромный грузовик с огромным прицепом, в котором, судя по всему, лежали камни и гравий.

— Идите сюда, обойдите с этой стороны, — приказали нам.

Мы обошли грузовик и оказались у задней части прицепа.

— Залезайте, — велели нам.

Куда? Мы видели только гравий, камни и пыль.

Перевозчик показал вниз. Я было подумал, что мы должны залезть под грузовик, но затем пригляделся — о нет, я не хотел верить в то, что увидел, но пришлось: между дном кузова, дном, держащим на себе всю тяжесть камней и гравия, и дном тягача, где крепятся колесные оси, темнело пустое пространство, думаю, высотой полметра или даже меньше. Короче говоря, у грузовика было двойное дно. Пятьдесят сантиметров, где мы должны сидеть, обхватив ноги руками, подтянув колени к груди и зажав голову между коленок.

Нам выдали по две бутылки на каждого: одну полную, одну пустую. Полная была с водой. Пустая — для мочи.

Они заполнили нами крошечное пространство, всеми нами, пятьюдесятью с лишним или сколько нас там было. Мы сидели плотно, очень плотно. И даже еще плотнее. Как зернышки риса, зажатые в кулаке. Когда они нас закрыли, нас поглотила тьма. Когда они нас закрыли, я почувствовал, что задыхаюсь. Я подумал: будем надеяться, путешествие окажется коротким. Я подумал: будем надеяться, оно продлится недолго. Где-то раздались стенания. Я ощущал тяжесть камней на своей шее и затылке, тяжесть воздуха и ночи на камнях, тяжесть неба и звезд. Я принялся дышать носом, но вдыхал только пыль. Я решил дышать ртом, но сразу почувствовал боль в груди. Я бы хотел дышать ушами или волосами, как растение, впитывающее в себя влагу из воздуха. Но я не был растением, и в щели под дном грузовика не было кислорода. «Останавливаемся», — подумал я в какой-то момент. Но это оказался перекресток. «Мы приехали, вот, мы приехали», — подумал я в другой раз. Но это водитель вышел по нужде, я слышал. (Я не хочу! Не хочу!) «Мы добрались», — решил я, когда колени и плечи уже почти отвалились. Ложная тревога: не знаю, почему мы там останавливались.