Эрик Сигал - Однокурсники

— Может ли кто-нибудь — мистер Кингсли или прославленный мистер Росси — мне объяснить, почему это мистер Мостел поет в финале?

Это было совсем не то, что ожидал от нее услышать сэр Джон. Но артисты, похоже, вовсе не были удивлены. Они просто повернулись, чтобы послушать объяснение авторов.

Дэнни встал из-за рояля и сделал несколько шагов к столу, за которым собралась вся труппа.

— Послушайте, мисс Гамильтон, такова наша концепция. Нам со Стю хотелось выделить у Джойса тему, когда Стивен ищет своего пропавшего отца, а Блум — своего умершего сына. В нашем понимании этих двух персонажей по-настоящему влечет друг к другу, и это очень трогательно.

— Но вы же знаете, мистер Росси, сам роман оканчивается монологом Молли. Зачем же уродовать классическое произведение только ради того, чтобы, как я понимаю, удовлетворить самомнение мистера Мостела?

Не успел Дэнни ответить, как ведущий артист вкратце прокомментировал это замечание:

— Вот дерьмо.

Теора Гамильтон повернулась к своему звездному коллеге и с еще более аристократическим произношением сурово отрезала:

— Мистер Мостел, такая грубость не к лицу профессионалу, если вы хотите им быть.

На что Зеро просто ответил:

— Вот дерьмо.

Сэр Джон Чалкотт снова поднялся с места.

— Мисс Гамильтон, дамы и господа, уверен, среди нас нет никого, кто был бы незнаком с шедевром Джойса. Именно по этой самой причине мы с вами можем оценить, насколько искусно наши авторы уловили дух романа. У вас ведь тоже есть музыкальная версия монолога, когда вы в предпоследней сцене поете «Розы, и огонь, и закат». Я считаю, это небольшое изменение, когда дуэт с участием Зеро звучит в конце, оправданно именно с точки зрения сценической трактовки романа. Зовите это художественной вольностью, которая заслуживает оправдания.

— А я считаю, это я должна петь заключительную фразу перед тем, как опустят занавес, — настаивала она. — В конце концов, на кого слетится посмотреть публика, если не на Теору Гамильтон?

Зеро Мостел тут же откликнулся:

— На Зеро Мостела.

Первая леди американского музыкального театра опять повернулась к своему коллеге и сказала с отнюдь не английским произношением:

— Вот дерьмо.

Так начались репетиции.

Через шесть недель, перед тем как ехать в Бостон, они сделали прогон спектакля в Нью-Йорке. После чего Эдгар Уолдорф объявил, что все приглашенные эксперты в один голос весьма похвально отозвались о проекте. Некоторые из них даже признались, что были растроганы до слез очаровательным дуэтом, прозвучавшим в финале.

Дэнни и Стюарт тепло обнялись.

— Подумать только, — восторгался поэт, — мы начнем наш триумфальный поход под сенью Гарвардского двора. Разве это не придаст ему дополнительного блеска?

— Да уж, конечно, придаст.

— Слушай, — предложил Стюарт, — может, вы с Марией захотите поехать на поезде вместе со мной и Ниной? Мы бы хорошо провели время.

— Спасибо, но Мария собирается остаться в Филли. Она всегда так нервничает из-за таких вещей. А я через неделю еду домой дирижировать двумя концертами и обязательно прилечу в воскресенье вечером. Вот тогда мы и сможем встретиться с тобой и выпить в моем номере отеля «Риц».

— Отлично. Но послушай, Дэнни. Я знаю, я говорил тебе уже об этом, но, как сказал Гамлет, хочу, чтобы это врезалось в твою память. Я всегда буду благодарен тебе, что ты выбрал меня для сотрудничества…

— Стю, ты же безмерно талантлив…

— Я тебя умоляю, Дэнни, ты же мог взять любого поэта, их ведь множество, но ты дал этот шанс простому парню вроде меня, без опыта в таких делах. Ты не думай — я никогда не забуду о твоем великодушии.

— Ладно, Стюарт, теперь моя очередь сказать. Вся эта штука для меня была сплошная радость. Теперь мы с тобой не просто партнеры. Мы почти братья.

Существует неизменное правило в театре: мюзиклы никогда не пишут. Их переписывают.

— Вот для чего существуют испытательные полигоны вроде Нью-Хейвена и Бостона, — объяснял Эдгар Дэниелу и Стюарту. — Бостонцы не уступают ньюйоркцам в искушенности, но зато они более терпимы. И они оценят тот факт, что мы приехали именно к ним — доводить спектакль до ума. А от критиков можно будет даже получить парочку ценных советов.

— А если все будет идеально? — лукаво спросил Стюарт.

— Значит, мы просто сделаем все еще идеальнее. Даже «Мою прекрасную леди» шлифовали до блеска, пока возили по гастролям. И знаете, мальчики: наш спектакль в тысячу раз лучше.

12 февраля 1968 года состоялась премьера «Манхэттенской Одиссеи» в Бостоне. Первые отзывы в прессе были не столь восторженными, как предрекал Эдгар Уолдорф. По сути, они были не очень хорошими. А если точнее, они были просто уничтожающими.

Единственный «полезный» совет они обнаружили в газете «Бостон глоб», где предлагалось «этой полной катастрофе как можно скорее свернуть свои шатры и уползти в ночь». Критик нашел тексты спектакля претенциозными, а музыку — несоответствующей. Другие газеты высказывались еще более пренебрежительно.

Дэнни был потрясен. Таких злобных рецензий на него не выходило с тех самых пор, когда в гарвардском «Кримзоне» устроили разнос «Аркадии».

Услышав об этих разгромных статьях, Мария захотела прилететь и поддержать Дэнни.

— Нет, — сказал он ей по телефону, — интуиция мне подсказывает, что мы будем работать день и ночь. Тебе лучше держаться подальше от линии огня.

— Дэнни, — ободряюще произнесла она, — такое случалось и раньше со многими спектаклями, когда они шли в других городах. У вас достаточно времени, чтобы понять, что не так.

— Да уж. К тому же я подозреваю, что бостонские критики в каком-то смысле снобы. Надо подождать — посмотрим, что скажет «Вэрайети». Это единственное мнение, которому я доверяю.

Как известно, «Вэрайети» — уважаемое издание в мире шоу-бизнеса, оно выражает неприкрытую правду в своей манере, которую ни с чем не спутаешь. И, судя по заголовку «Нет причин для радости», это был абсолютный разгром.

Дэнни быстро пробежал глазами статью, пропуская неодобрительные комментарии о текстах Стюарта, о постановке сэра Джона, о героических усилиях ведущих артистов преодолеть слабый материал, и наткнулся на абзац, где говорилось непосредственно о его работе:

«Что касается выбора музыкальных тем, Росси, очевидно, находится не в своей стихии. Он будто пишет шум, а не мелодии. Его материал явно не поддается пению. У него, похоже, аллергия на мелодичную музыку, что, наверное, очень модно в его эстетских кругах, но вряд ли это обстоятельство подвигнет среднего зрителя давиться у билетных касс.

Одним словом, над «Манхэттенской Одиссеей» предстоит еще хорошенько поработать, прежде чем показывать ее на главной сцене».