Эрик Сигал - Однокурсники

Сидя в тиши своих апартаментов, в роскошной обстановке отеля «Риц», Дэнни то и дело перечитывал эту рецензию, не веря собственным глазам.

Почему все критики так злобно настроены? Ведь эта музыка — лучшее из всего, что он написал. Он был в этом уверен. По крайней мере, до настоящего времени.

В дверь постучали. Он мельком взглянул на часы. Двадцать минут пополуночи. Сразу вспомнились слова его нью-йоркских друзей, что, когда спектакль прокатывается по городам и весям, тут уж не до отдыха. Это как в родильном отделении больницы: неважно, день на дворе стоит или ночь.

На сей раз его ночным посетителем был Эдгар Уолдорф, и вид у продюсера был уже не такой восторженный.

— Я не разбудил тебя, Дэн?

— Нет, я как раз собирался выпрыгнуть в окно.

— Значит, ты видел «Вэрайети»?

— Да уж.

Эдгар плюхнулся в кресло и изобразил тяжкий вздох.

— Знаешь, Дэн, у нас неприятности.

— Эдгар, мне известно, что у нас проблемы. Но на то и существуют пробные спектакли, разве не так?

— Стюарта нужно заменить, — тут же ответил он. — То есть он, конечно, очень большой талант, огромный талант. Но слишком неопытен. И он никогда не работал в условиях, когда к тебе пристают с ножом к горлу, как сейчас.

Дэнни не знал, что сказать. Его друга и университетского однокашника — прекрасного и умнейшего писателя — собираются уволить без долгих рассуждений.

Он молча подумал немного, а потом тихо сказал:

— Он очень чувствительный парень, это его убьет…

— Нет, — ответил продюсер. — Он уже большой мальчик. И обязательно напишет что-нибудь — в другой раз. А когда мы спасем представление, он получит авторский гонорар, чтобы жить потом припеваючи. Но сейчас нам нужна скорая помощь в лице доктора — того, кто пишет хорошо, смешно и, главное, быстро.

— Ну и кто же у вас на уме? — спросил Дэнни, с ужасом думая о том, что придется переделывать изысканные диалоги Стюарта.

— Моя жена собирается звонить в Нью-Йорк, чтобы узнать, кто нам подойдет.

— Но Стюарт остается автором текстов песен…

— Кто его знает, может, и здесь нам надо будет поработать, — отметил Эдгар дрогнувшим от неловкости голосом. И тут же добавил: — Стю возвращается в Нью-Йорк. Я не хочу, чтобы он писал тексты для песен.

— Проклятье, Эдгар, еще не хватало, чтобы я сообщал ему об этом! Тебе не кажется, что это бесчеловечно?

— Это не я бесчеловечный, Дэн, а наш бизнес. На Бродвее все очень строго: либо пан, либо пропал, либо один вечер провала, либо десять лет успеха! Это же война, будь она неладна, между артистами и газетой «Нью-Йорк таймс»!

— Ладно, ладно, я все понял, — согласился Дэнни. — Но кто же будет работать со мной над текстами?

Эдгар сделал неестественно глубокий вздох, словно весь огромный гостиничный номер превратился в кислородную палатку. Он заерзал, схватился за сердце и самым медоточивым, бархатным баритоном произнес:

— Дэниел, о музыке нам тоже надо поговорить.

— А с ней что не так?

— Она великолепная, потрясающая, необыкновенная. Ну, может быть, чересчур необыкновенная.

— В каком смысле?

— Видишь ли, не все люди смогут оценить такое высокое качество. Ты же читал отзывы.

«О нет, — подумал Дэнни Росси, — только не это. Неужели он и меня собирается уволить!»

— Нам нужно несколько песен, — объяснял Эдгар. — Ну, ты понимаешь — мелодий.

— Я читал «Вэрайети», Эдгар. Я обязательно упрощу весь материал. И напишу запоминающиеся мелодии.

Его охватил страх, и в голосе непроизвольно зазвучали просительные и даже умоляющие интонации.

— Дэнни, ты классический композитор. Как знать, может, ты вообще Моцарт наших дней!

Он ухватился за этот малоубедительный комплимент, чтобы воспользоваться им как оружием — ради собственного спасения.

— В том-то и дело, Эдгар. Моцарт мог писать в любом жанре — от заупокойной мессы до вариаций на тему детской песенки.

— Да, — ответил продюсер. — Но его уже нет в живых. И послушай меня, детка: тебе нужна помощь.

Наступила пугающая тишина. И что же этот невежда собирается предложить?

— Пойми, в этом нет ничего личного, Дэн. Все ради нашего представления. Мы сделаем так, чтобы спасти шоу. Слышал когда-нибудь о Леоне Ташкеняне?

И действительно, к своему неописуемому несчастью, Дэнни о нем слышал. Его друзьям из числа серьезных музыкантов Ташкенян был известен как «Трэшкенян». Дешевый поденщик, жалкий штамповщик безвкусных музыкальных поделок!

— Он пишет дерьмо, Эдгар, чистейшее, неподдельное дерьмо!

— А мне начхать, как ты это называешь, — резко возразил Эдгар. — У Леона это есть, и оно нам нужно. Понял? Неужели мы такие важные, что нос воротим? Любое поле нуждается в удобрении, так и нашему спектаклю нужно некоторое количество дерьма!

Дэниела Росси просто распирало от злости и унижения.

— Эдгар, я знаю свои права, они закреплены контрактом, составленным в гильдии драматургов. Ты не можешь без моего согласия привлекать дополнительно к работе никого из композиторов. А я в данном случае не даю своего согласия.

— Ладно, мистер Росси, — спокойно произнес Уолдорф, — я тоже знаю свои права. Это позорный спектакль. Твоя музыка дрянь и туфта. Людям она противна. И если ты отказываешься от помощи мистера Леона Ташкеняна, то выбор у тебя простой. Помрешь в своем Бостоне, и тебя похоронят в твоем любимом Гарвардском дворе. Ибо, как только ты скажешь: «никакого Леона», я тут же иду прямо в театр и вывешиваю объявление об отмене спектакля.

И он устремился прочь в театральном гневе, зная, что Дэнни уже побежден.

На самом деле Эдгар пошел прямо к телефону на первом этаже, чтобы позвонить оттуда Леону Ташкеняну, который уже с раннего утра работал в одном из гостиничных номеров отеля «Статлер».

Дэнни выпил успокоительное, которое, похоже, не помогало. Затем он стал думать, кому бы позвонить, чтобы его хоть как-то утешили. И вспомнил о своем агенте, Харви Мэдисоне, который уже давно ждал звонка. Тот сразу же заверил своего знаменитого клиента, что в результате долгих препирательств с Эдгаром Уолдорфом, состоявшихся чуть раньше тем же вечером, он защитил принципы Дэнни по всем пунктам. Имя Леона Ташкеняна вообще нигде не будет упоминаться.

— Послушай, Дэн, — философствовал Харви, — так происходит сплошь и рядом. Любой бродвейский спектакль сшивается из нескольких затасканных лоскутов, взятых у нескольких разных людей. И если крупно повезет, то критики решат, что это чистый шелк, а не использованная туалетная бумага.

Дэнни весь кипел от подобного предательства.

— Харв, да у тебя принципов ни на йоту, — орал он.

— Очнись, Дэнни. В театральном мире принципы — это то, о чем субботним вечером все забывают. Хватит изображать из себя паиньку, и скажи еще спасибо Ташкеняну, что он согласился писать за тебя. Знаешь, мы с тобой еще потолкуем, малыш. Как только новая пьеса будет готова, я обязательно прилечу в Бинтаун, и мы сядем с тобой, закажем хорошей еды и спокойно поговорим по душам. Расслабься.