Эрик Сигал - Однокурсники

— Ну знаешь! — возмутился Эндрю. — Я вообще не занимаюсь доносами. Я обыкновенный студент университета.

— И тебя на самом деле зовут Эндрю Элиот?

— Ну конечно. А что в этом такого странного?

— Сам посмотри, — стал рассуждать Джордж. — Жилище, в которое меня определили, называется «Элиот». И ты говоришь, что тебя тоже так зовут. Разве подобное совпадение не кажется тебе любопытным?

Призвав на помощь все свое терпение, Эндрю постарался объяснить, что здания в Гарварде получили свои названия в честь знаменитых выпускников прошлых лет. И среди членов его семьи тоже были довольно-таки выдающиеся люди. Наверное, такое объяснение вполне удовлетворило Джорджа. Во всяком случае, настроение у него заметно улучшилось.

— Значит, ты аристократ?

— Можно и так сказать, — скромно ответил Эндрю.

И был приятно удивлен, обнаружив, что это известие по какой-то совершенно непостижимой причине доставило Джорджу огромное удовольствие.

А потом случилось нечто кошмарное.

Они покинули «Элиот» примерно в полвторого. Когда вернулись, было около пяти.

К счастью, Эндрю первым вошел в квартиру. Почему-то он взглянул в сторону спальни и с ужасом обнаружил, что своим приходом они кое-кому очень помешали.

Из-за дневной суматохи он совершенно обо всем позабыл! Полсекунды Эндрю хватило, чтобы сообразить. Во-первых, он велел Джорджу подождать в прихожей, затем с немыслимой скоростью ринулся к двери спальни и с треском ее захлопнул.

И только тогда он обернулся и встретился взглядом с беженцем, который смотрел на него в упор — подозрительность венгра вспыхнула с новой силой, грозя перерасти в паранойю.

— Элиот, что происходит?

— Ничего, ничего, ничего. Просто пара моих друзей на время… заняли мою комнату.

Эндрю перекрыл вход в спальню как часовой — из-за двери доносились звуки неистовой возни.

— Я тебе не верю, — сердито заявил Джордж с дрожью в голосе. — И хочу немедленно поговорить с твоим начальством.

— Эй, погоди, Келлер, дай мне объяснить тебе все, ладно?

Тот взглянул на свои новенькие часы «Таймекс» и по-военному ответил:

— Хорошо, даю тебе пять минут. После чего звоню Бжезинскому, чтобы он забрал меня отсюда.

Он уселся на стул и сложил руки на груди. Эндрю не знал, с чего начать.

— Слушай, Джордж, у меня есть друзья, которые…

Пытаясь подобрать нужные слова, он стоял, бессмысленно водя руками в воздухе.

— Пока не очень убедительно, — недовольно произнес Келлер.

Затем он снова посмотрел на часы.

— Еще четыре минуты и двадцать секунд, и я звоню Бжезинскому.

Внезапно Келлер поднял глаза, и выражение его лица изменилось. Он вскочил на ноги и, широко улыбаясь, сказал:

— Привет, милая, я Джордж. А тебя как зовут?

Эндрю повернулся и увидел слегка раскрасневшуюся Сару, которая показалась в двери.

— Я Сара Харрисон, — сказала она, изображая дружелюбие, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. — Добро пожаловать в Гарвард.

Джордж протянул ей руку. Они обменялись рукопожатиями. Затем появился Тед и представился. Джорджа словно подменили.

— Значит, мы все вместе здесь живем? — спросил он с вновь обретенным оптимизмом.

— Ну… не совсем, — замялся Эндрю. — Просто Теду с Сарой негде… ну, ты понимаешь…

— Пожалуйста, — любезно произнес Джордж, — не надо объяснений. У нас в Венгрии тоже есть проблемы с жилплощадью.

— Эй, — шепотом обратился Тед к Эндрю, — прости за это небольшое недоразумение. Но ты нас не предупредил.

— Нет-нет, ребята, это моя вина. Мне надо было позвонить вам, когда я узнал, на каком поезде он прибывает.

— Все нормально, — успокоил его Тед. — Слушай, уже поздно. Мне надо проводить Сару и идти работать. Спасибо тебе, Элиот, ты нас здорово выручал все это время.

Когда Сара, чмокнув Эндрю в щеку, стала выходить, тот сказал им вдогонку:

— Эй, все остается в силе. Я хочу сказать, вы можете продолжать… навещать это место.

Сара снова высунула голову из-за двери.

— Посмотрим. — Она улыбнулась. — Но мне кажется, тебе и так забот хватает.

Столовая «Элиот-хауса» работала в течение всех рождественских праздников, чтобы обеспечивать питанием (весьма лестное название для той кормежки, которую готовили на центральной кухне) всех тех несчастных, кто был вынужден остаться в Кембридже на зимние каникулы.

Это были не те обитатели данного корпуса, которые в учебное время обычно ходят сюда питаться, а студенты со всего кампуса. Здесь было много старшекурсников (выпуск 1957 года), которые лихорадочно работали над своими дипломными работами, а также некоторые первокурсники, которые приехали учиться издалека и не имели достаточных средств даже на автобусный билет, чтобы съездить домой на каникулы.

Впрочем, среди посетителей столовой были и несколько жильцов Элиота — у каждого из них была своя причина остаться на Рождество в холодном Кембридже.

Одним из них был Дэнни Росси. Он наконец дождался свободы, когда можно не посещать занятия и лекции, и с головой погрузился в сочинение музыки для «Аркадии». Повсюду царила тишина. Никто не буянил и не орал под окнами на заснеженном дворе, ничто не мешало ему сосредоточенно работать. Ведь, желая произвести впечатление на Марию, он сгоряча пообещал, что закончит партитуру в канун Нового года.

Он работал без устали с раннего утра и до поздней ночи. Одна тема пришла к нему сразу же, как по волшебству: горестная любовная песня пастухов. Эта была мелодия, которая родилась из его страстного томления по Марии. Над остальными темами пришлось покорпеть как следует, но постепенно нотная тетрадь заполнялась музыкой.

Лучшего занятия у него в жизни еще не было.

Такое усердие было уместно еще по одной причине. Мать в последних письмах настойчиво уговаривала его приехать домой на каникулы и заключить мир с отцом. А поскольку работа над первым и очень важным заказом была вполне обоснованной отговоркой, он по-прежнему мог избежать встречи с отцом.

Святочные дни Дэнни провел взаперти — как физически, так и психологически. Одержимость новым балетом помогла ему отключить все свои эмоции: естественное желание провести Рождество с родными, особенно с матерью. А еще эти чувства к Марии. Такой милой. Такой желанной. И совершенно недосягаемой.

«Какого черта, — он старался рассуждать рационально, — я выплесну всю свою боль на нотную бумагу. Страсть лишь способствует искусству». Но в его случае все попытки выразить страсть к Марии в музыке лишь способствовали возгоранию еще большей страсти.

Джордж Келлер тоже предпочел остаться в Кембридже. И хотя Эндрю Элиот любезно приглашал его поехать вместе с ним на каникулы, Джордж захотел пожить в уединении и еще больше усовершенствовать свой английский язык, которым он и без того овладевал с невероятной скоростью.