Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)

Пока он изливал душу, я поднял с пола бумажник. Улов был неплох: паспорт, права, еще какие-то документы и пачка стодолларовых купюр.

— Слушай, как тебя там, Нестеров Вадим Петрович. Меня твоя уголовная семейка мало интересует. Давай по делу, — сказал я и, чтобы собеседник не расслаблялся, наставил дуло пистолета ему в пах.

— Хорош пугать, Заказанный! Я понимаю, ты прямо потеешь от желания услышать имя заказчика. Не услышишь! Не знаю я ни имени, ни фамилии, ни адреса! Ни даты рождения, ни размера обуви! Я вообще о нем ничего не знаю и в глаза его не видел. Всё! Доклад окончен. Можешь стрелять. Надоело. Дай лучше чем-нибудь руку перетянуть. А то за паркет обидно. Вон сколько натекло…

Пока он перевязывал шарфом начинавшую распухать руку, я осмысливал ситуацию. Похоже, он говорил правду. Ладно, все равно надо продолжать.

— Окончен? Как бы не так! Доклад только начался, — и я сильнее надавил в пах дулом пистолета.

— Ну не знаю, кто он! И всё тут. Позвонил мне с неделю назад. Голос у него такой басовитый, что ли. Назвал «чирик». Я согласился, цена неплохая. Следующим утром все инструкции, пистолет, мобильник и четыре тысячи аванса я забрал в ячейке на вокзале. Там же были ключи вон те, — кивнул вниз Нестеров, — и адрес, где «мерс» стоять будет. Грохнуть тебя я должен был здесь, затем ровно в семь дачу поджечь. Мобильник и пистолет выкинуть. Вот и все.

— А оставшиеся шесть тысяч? — уже теряя всякую надежду вычислить Икс-два, спросил я.

— Сегодня в восемь вечера он должен мне позвонить в машину, назвать номер ячейки камеры хранения.

— А если кинет?

— Кинет? Жди! Нас никогда не кидают, себе дороже. — В голосе Нестерова не было ни малейшего сомнения. — Курить хочется, и дверь прикрой, дует.

— Полагаю, в этой ситуации простуда для тебя — не самое страшное, — съязвил я, протягивая Нестерову сигарету и зажигалку. — Ну а если у тебя, допустим, что-то там со мной не срослось, если брачок получился, как сейчас, например?

— Мест здесь до кучи, откуда твою полыхающую дачку узреть можно. Я так понимаю, что Бас или кто-то из его капеллы к семи часам там и будет. Если дачка цела-целехонька останется, тогда, скорее всего, будут два последствия. Первое — я остаюсь без шести тысяч, что, безусловно, крайне обидно. Второе… Как я уяснил, очень ты кому-то мешаешь. Живым, в смысле… Поэтому тебя всё одно замочат. Вполне вероятно, уже при выезде отсюда. Что, сам понимаешь, не только не обидно, а очень даже славно будет!

Итак, что же мы имеем? Нестеров не врет. Это абсолютно ясно. Ему и смысла нет врать. Знал бы, так торг устроил: ты мне жизнь, а я тебе — заказчика, тепленького. Нет, не знает он заказчика. Что же теперь с Нестеровым этим делать?

Предельно ясно: мне сейчас крепко повезло, иначе я, а не он лежал бы теперь на этом коврике. И лежал — я посмотрел на часы — еще бы минут сорок, а потом, ровно в семь, начал бы потихонечку превращаться в хорошо прожаренный бифштекс. Вот он, мой киллер. Сидит себе, на перебинтованную ручку дует да голубыми глазами вокруг зыркает — видимо, на что-то еще надеется. А мне каково? Что мне-то делать? Стать киллером собственного киллера? Увы, знаю я себя. Не смогу. Так что же делать? Ладно, сорок минут еще есть. Подумаем. Поговорим. Может, еще какая зацепочка промелькнет.

Правда, вид Нестерова не располагал к разговору: глаза потухли, бледность стала скорее синевой. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Но совершенно неожиданно беседа получилась.

— Значит, на чужих смертях свою жизнь устраиваешь. Смерть у тебя вроде как халтура получается, так? — дабы с чего-то начать, спросил я.

— Халтура?! Тоже мне, теоретик хренов. Что такое смерть, знает только покойник, вот у него и спроси, — даже воспрянул от возмущения Нестеров. Глаза вновь зло засветились, на щеках заиграл румянец. — Это моя работа, моя профессия. Говорят, никто не знает, сколько кому отпущено. Бог, и тот не знает. А я вот знаю!!! Потому работой своей горжусь. Ни на какую другую не променяю. Сколько стоит жизнь? Говорят, она бесценна!!! Глупость. Стоимость жизни — не больше, чем стоимость смерти. Ровно столько, сколько я запрошу. Кстати, налогов никаких не платим. Безработицы тоже нет. В России вообще киллеры живут комфортнее, чем простые смертные, и защищены лучше. Вон, посмотри, в бумажнике — разрешение на ношение оружия. У тебя есть такое? Нет, не сомневаюсь. Вот та желтенькая в пластике — непроверяйка, любой гаишник только честь отдаст. В горсуде на всякий случай тоже все схвачено. Мультивиза в Америку имеется и «шенген» на три года. У тебя есть мультивиза? То-то! Так что я — это элита, выходит, а вы все остальные — клиенты! — Его голубые глаза сверкали гордостью. — И клиенты в абсолютном большинстве случаев должны быть мне благодарны. Жить, говорят, вредно — от жизни умирают. Да еще в мучениях. И тут я появляюсь как автаназия, что ли. Заказы на молодых, чтоб ты знал, не беру принципиально, в женщин не стреляю. А мужики после пятидесяти как раз о легкой смерти уже и мечтают. Сколько они у нас в России, в среднем, живут-то? Чуть больше пятидесяти. Вот я им легкую смерть и гарантирую. Кстати, не убью я — убьют другие. Никакая охрана да стекла бронированные не спасут. Из этого мира пока еще никто не уходил живым, сам знаешь. Но те, другие, сделают это намного хуже, чем я. А это — уже жестоко. Послушай-ка, почти по Островскому получается: смерть дается человеку один раз, и обустроить ее надо так, чтобы не было мучительно больно…

Я выстраиваю схему так, чтобы клиент ни секунды не мучился. Ему не бывает больно. Потому что я — профессионал! Да и почерк профессионала всегда вижу. Вот, скажем, Рохлина, Маневича, Кадырова того же — их классно приговорили. Это профессионалы действовали. А, к примеру, Кеннеди, Старовойтову, Троцкого — тут чистый дилетантизм. Я бы намного грамотнее все сделал. Один предельно точный выстрел, и всё. Никакого контрольного не надо. Не хуже, чем под наркозом. Гарантия успеха, например, — замочная скважина.

— Гарантия, стало быть, говоришь… — поддел его я.

Нестеров поморщился, как-то конфузливо посмотрел на меня и ловко, одной рукой прикурив сигарету, продолжил:

— Готовить все надо очень тщательно. Ведь на мне большая ответственность лежит — важно, чтобы посторонние не пострадали, родственники или водитель, скажем. Если все же брак случается, то мне бывает очень стыдно. Честное слово! Что, думаешь, у меня совести нет? Вот в прошлом году один педик мне заказ сделал. Поизучал я объективку и понял — он там к мальчишке лет двенадцати чувства особо пылкие испытывал, а отец, естественно, помехой был. Мать пацана спилась, отец тот «заказанный» — инвалид, без обеих ног. Еле-еле концы с концами сводили. Ну и как ты думаешь? Принял я заказ? Не догадаешься. Принял! Педофила того как раз через скважину замочную и грохнул, — он опять стыдливо посмотрел на меня, затянулся сигаретой, — деньги папаше-инвалиду передал. Хочешь — верь, хочешь — нет. Все пять кусков, до последнего цента. Так что видишь, отчасти я и правосудие вершу. Отменили у нас, к примеру, смертную казнь. А я и эту несправедливость устраняю. Вроде как санитар какой-то. Инструмент вороненый в руки и пошел. Все мы на одном корабле плывем. И имя ему — «Титаник». В разных каютах, на разных палубах, но финал-то всё равно один! И какая разница, если грохну я какого-нибудь пассажира, немного не дождавшись айсберга. Поймают? Засудят? Посадят? Вряд ли. Один раз получил срок, сам был виноват. Молодой был, самонадеянный. Сбежал ровно через месяц. Я более семидесяти способов побега знаю. Опять поймают — опять сбегу. И снова инструмент в руки и на работу. Все равно другого я ничего не умею и не хочу. Так что я — веский аргумент в пользу сторонников смертной казни. Но учти, каждый мой второй клиент пули очень даже заслуживает. Да и остальные тоже не без греха. Кто же, как не я, общество от таких избавит? Суд? Сам в курсе, что нет. Фемиду эту с повязкой да весами во всех кабинетах понатыкали! Сволочи. А у самих давно повязки с глаз сброшены! И глазенки их жадные, поганые из карманов клиентов не вылазят, их содержимое мысленно на весы укладывают. У кого перевесит, тот и прав. Вот и весь тебе суд. Ох, с каким бы удовольствием я судягу какого-нибудь грохнул бы! Но лучше, конечно, президента или же премьера, на худой конец. Неважно, какой страны. Хоть Венесуэлы, к примеру. Зато какая пресса, какая реклама! А что для меня может быть лучшей рекомендацией, чем некролог?! Роскошный памятник на могиле — тоже неплохо. Такой-то родился тогда-то, умер тогда-то. Две даты. К одной, кстати, я самое непосредственное отношение имею. Между датами — черточка. А ведь черточка эта и есть сама жизнь. Понимаешь? Жизнь — это всего лишь черточка между датой рождения и датой смерти. Коротенькая такая черточка. И у тебя будет черточка, и похоже, что… Ты ведь грохнешь меня? Да? Или, может, договоримся? Скажем, я того Баса из-под земли достаю и аккуратненько в багажнике сюда доставляю. Он «Эй, ухнем» персонально для тебя исполняет, и — прощай, Вася. Чем не вариант, а? Тут ведь всё одно: либо он тебя, либо ты его. Ну и доверь это мне! Каждый должен заниматься своим делом. Вот если бы Пушкин поручил мне с Дантесом хреновым на Черной речке разобраться, а сам в это время стихи писал бы: «Я помню чудное мгновенье…» Как могло бы все чудно выйти! Я бы скидку недурную дал. Как ВИП-клиенту. А в результате какие бы еще шедевры мир увидел. Так нет. Сам! И вот итог: «Убит поэт, невольник чести…» Да и Лермонтов туда же. Два сапога — пара. Опять сам, с тем же результатом. Ненавижу дилетантов! Не будь Фанни Каплан дилетанткой, может быть, всё в России нашей по-другому было. И не сидел бы я тут с тобой как идиот. Дай-ка еще сигаретку…