Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)

«Почему Вадим Петрович? При чем здесь Бельмондо? За кого он ручается? Где я? Глупость какая-то».

— Если вы согласны, то вот здесь распишитесь, — голос женский, участливый. — Денег у вас хватает. Вот расписка, вот чек. И спите, Вадим Петрович. Не волнуйтесь. Доктор очень хороший. Всё будет отлично! — Голос затих, удаляются шаги.

«Как много голосов! Голоса, голоса. Мужские, женские. Все разные. Ну и пусть, лишь бы не Бас. Лишь бы не Бас, лишь бы…»

Очнувшись, я увидел чистый белый потолок палаты, капельницу с какой-то жидкостью и лицо склоненного надо мной мужчины в белом халате.

— Вот мы и проснулись. Слава богу! Лет на пять вперед поспали.

— Неужели столько проживу, доктор? Я думал, мне два понедельника осталось, не больше, — с трудом ворочая языком, произнес я совершенно незнакомым мне глухим, надтреснутым голосом.

— Совсем здорово, Вадим Петрович. Уже говорите и даже шутить пытаетесь. Если честно, то не ожидал, голосовые связки у вас сильно пострадали. Шаляпиным не будете, но речь вполне внятная. Просто фантастика! Поздравляю! При такой динамике мы вас, глядишь, через пару дней и домой выпишем. А теперь подождите минутку. — Мужчина вышел из палаты, прикрыв за собой дверь.

Честно говоря, меня тогда не слишком удивило это обращение ко мне — Вадим Петрович. Наверное, подумал я, доктор с другим больным меня перепутал. Пациентов много, всех трудно запомнить. Ладно, Вадим Петрович так Вадим Петрович. Потом поправим. Я попытался восстановить в памяти, что же со мной произошло и как я оказался в этой палате с запахом лекарств и белым высоким потолком. Разноглазый «мерседес» и почти весь разговор с Нестеровым, взрыв и пожар на даче я помнил довольно отчетливо. Пожалуй, еще тринадцатое число. Да, точно, все это случилось именно тринадцатого.

Вошел врач с овальным настольным зеркалом в руках.

— А теперь, Вадим Петрович… Без лишних волнений, не барышня всё же, давайте посмотрим: как мы сегодня выглядим. Ди Каприо, если помните, я вам не обещал, но что-то собрать удалось. Хорошо вот паспорт оказался. На ту фотографию и ориентировался. Волосы, правда, вряд ли восстановятся, уж больно череп ваш обуглился. Зато теперь в бассейн без шапочки пускать будут. Впрочем, как я понимаю, вы и раньше голову брили. Так что не привыкать. На опухлость и шрамчики пока не обращайте внимания. Спадут. Тут не месяц с небольшим, тут минимум полгода нужно! Но уже и сейчас понятно — результат очень даже неплох. Да чего там долго говорить, Вадим Петрович, сами взгляните, — и с этими словами он подал мне зеркало.

Левая рука прекрасно меня слушалась. Перевязанный обрубок среднего пальца тоже не беспокоил. Я взял зеркало.

Из небольшого овала рамки на меня в упор смотрел абсолютно незнакомый мужчина лет сорока. Интеллигентное, мужественное, даже с некоторой натяжкой можно сказать красивое, лицо. Небольшая припухлость и мелкие с не сошедшей еще корочкой шрамы вовсе не бросались в глаза. И уж, по крайней мере, были менее заметны, чем красноватый, знакомый рубец на щеке. Мужчина был абсолютно лыс. Бровей тоже не было. Как ни странно, ресницы сохранились. Они, правда, были короткими, пепельно-серого цвета. И из-под них на меня смотрели… мои глаза.

— Как, Вадим Петрович? По-моему, недурно, а? — Доктор был, несомненно, доволен результатами своего труда. — Вот, сравните, мне кажется, что даже симпатичнее подлинника получились, — взяв с тумбочки у кровати бумажник, он извлек из него паспорт и подал его мне.

— Нестеров Вадим Петрович, — прочитал я, — пол мужской, рождения 20 мая 1968 года…

Слева в углу — черно-белая фотография. Мужчина на ней и впрямь очень походил на человека, только что глядевшего на меня из овального зеркала.

— Ну так как, Вадим Петрович? Неужели не понравилось? — В голосе доктора послышалась обида.

— Спасибо. Все отлично. Просто устал очень, хочется отдохнуть, — успокоил я его и, повернувшись к стене, закрыл глаза.

— Отдыхайте, отдыхайте, Вадим Петрович. Я позже загляну. До свидания.

Скрипнула дверь, и в палате остался один я.

Я! А кто же, собственно говоря, теперь я, Комаров Александр Сергеевич?! Все складывается так, что именно Комаров ровно в семь вечера тринадцатого числа сгорел на своей даче. И если я, Комаров, воскресну, то, судя по всему, ненадолго. Бас меня быстренько достанет. Тем более что все документы тоже сгорели, а восстанавливать — значит светиться.

Тогда я — Нестеров Вадим Петрович. Паспорт с визами, права, разрешение на оружие, непроверяйка желтенькая — вот они. Все на месте. Да и кто искать меня будет? Родственников нет. Бас, надо полагать, убежден, что Нестеров — как раз тот самый бесформенный ком одежды и плоти, догоравший рядом с «мерседесом» того же чертова тринадцатого числа. В восемь вечера. Так что нет, не будет он меня искать. А вот я его — обязательно буду! И предельно ясно, что шансов найти Баса у меня куда больше, если Комаров мертв, а я — это Нестеров. Таков расклад. Такова должна быть и «легенда». Притом абсолютно для всех, без какого-либо исключения… даже… Да, даже для Инны и Максима. Даже для них. До тех пор, пока не будет вычислен и не перестанет быть опасен Бас. Вот и выходит, что выбора у меня нет и вовсе. А значит, решение принято. Я снова взял в руки овальное настольное зеркало:

— Мое почтение, Вадим Петрович Нестеров! Никак не думал, что снова свидимся. Ну а, раз уж так приключилось, что остается делать? Будем жить!!!

Погода была мерзкая. Дул сильный, пробирающий до костей ветер. С самого утра непрерывно лил дождь и, судя по всему, имел намерения лить и дальше. Противно, зябко, скверно. И, наверное, из всего многомиллионного городского населения подобная погода устраивала только меня. Редкие прохожие, сами промокшие, не обращали никакого внимания на мой изодранный в клочья, с подтеками крови пиджак и застиранные брюки, пожертвованные мне в больнице.

Оставалось спуститься в подземный переход, свернуть налево и метров через триста очутиться в знакомой подворотне. В переходе холодно и промозгло. Шум улицы и дождя пробивался и сюда, неожиданно органично сливаясь с нежными звуками скрипки. Молодая, лет двадцати девушка, грустная и продрогшая, пела любимый Женькин романс «Счастье мое…». Только вот счастья не увидел я в ее синих печальных глазах. В распахнутом кожаном футляре лежали мятые десятки, поблескивала кучка мелочи.

Я достал из кармана бумажник. Все доллары, уплаченные Нестерову авансом за мою несчастную жизнь, вполне логично находились теперь в больнице, где меня спасли. Но, кроме документов, в бумажнике оставалось несколько сторублевых купюр. Одну из них я и положил в футляр, рядом с мелочовкой.

Вот и долгожданная подворотня. Тот же, слава богу, код в парадном. На том же месте, в небольшой трещине за косяком двери — спасибо тебе, Женька! — маленький французский ключ. Два поворота в замке, и я в квартире. Тепло, светло, уютно, чистенько. Как будто хозяин не полгода назад в последний раз хлопнул входной дверью, а только что спустился в булочную и вот-вот вернется. На кухне деловито урчал холодильник, обросший внутри мохнатым льдом. На полках — несколько банок пива, консервов, почти полная бутылка виски. В комнате — телевизор с запыленным экраном, удобный широкий диван, шкаф с отглаженным бельем, пара рубашек и знакомый синий костюм в чуть заметную светлую полоску. И опять спасибо тебе, дорогой мой Женька: на тумбочке — телефон. С допотопным диском. Я снял трубку. Телефон работал. У Женьки была привычка оплачивать его за год вперед. Опять спасибо! Но, пожалуй, самый роскошный подарок ожидал меня в ящичке тумбочки. Рядом с чеками, квитанциями и чьими-то визитками лежали документы и ключи от Женькиной «Лады». Вот уж действительно царский подарок!