Владимир Величко - Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают

Испортились люди нынче-то: Все другу хамят, ругаются, Кулаками машут да пьянствуют, И локтями в трамвае пихаются.

А то ли дело, покойнички — Они ведь такие лапочки: Молчат, никого не трогают, На ножках — белые тапочки [1]  Автор стихов не я, и не знаю кто. .

…И при этом глазенки его так хитро из-под маски поблескивают, что смех порой разбирает! И мы зачастую не знали — то ли это его вирши, то ли еще чьи? Нам неведомо!

Короче, утром 30 декабря он на работу не пришел, а заведующий подтвердил, что самолет с группой вылетел по плану. В тот день они так и не вернулись. Уже 31 декабря после обеда я звонил его жене и спрашивал, но она сердито ответила, что Вована нету — и кинула трубку. И только за час до Нового года я узнал, что Вовка все-таки прилетел, что отдыхает, что все нормально. К вечеру первого января я, томимый любопытством, снова позвонил, и он, обрадованный, тут же заорал в трубку:

— Санек, давай, заходи, есть что рассказать!..

Я быстренько прихватил лучшую закуску для вечера первого января — пиво! — и пошел к нему. Благо мы в соседних домах жили. И вот что он мне рассказал:

— Летели мы туда, значит, часа три, не меньше! Летели погано, самолет болтало так, что половина народу все желудки опорожнила. Кстати, там, куда нас доставили, отбывал в свое время ссылку будущий Отец народов. Прилетели. Мягко сели. Отправились на эксгумацию. Да, а поводом к ее проведению послужили оперативные данные о том, что труп не вскрывался вообще, хотя и имелось заключение эксперта, оформленное по всем правилам. Самое смешное, — сказал мне Вован, — труп действительно не был вскрыт. Когда прокурор района увидела это, аж облизнулась и потерла довольно руки: эксперт налетел на заведомо ложные! Похоже, у них давняя «любовь» была! Зачем он это сделал — непонятно. Огнестрельную рану и внутренние повреждения он хоть и из головы, но описал верно, причину смерти указал точную. Вот только написал, что рана сквозная, поэтому пулю и не представил. А ранение-то слепое было, и пуля, соответственно, осталась в трупе. Ох, и намучился же я, извлекая ее из полуоттаявшего трупа. В общем, провозились мы долго, и местные товарищи нас уговорили полет отложить на завтра. Уже, мол, поздно, а у нас банька, а у нас коньяк, а у нас маралятина да нельма с чиром и муксуном… Короче, уболтали! Да мы особо-то и не сопротивлялись. В общем, вечер, посвященный полноценному отдыху от трудов праведных, мы провели в местной бане — очень приличной, кстати сказать! Отдых, естественно, сопровождался употреблением разнообразных спиртосодержащих жидкостей в весьма неумеренных количествах. Жидкости, впрочем, были очень неплохи. Пар — великолепен! Ну а местные, северные деликатесы — вообще выше всяческих похвал! В общем, отдых удался! Кажется, даже чересчур! Посему утро 31 декабря, — сказал Вован, — мы начали с пива и рыбки. Когда же пришла пора ехать на аэродром, то пивная стадия была в полном разгаре. Ну а когда в аэропорту объявили, что вылет по метеоусловиям «аэропорта отправления» откладывается, то как-то незаметненько среди пивных бутылок появились и коньячные… Как сказал по подобному поводу классик, «пенистое анжуйское вино превратило трех собутыльников сначала в трех чертей, а потом в три бревна…».

Примерно то же случилось и с нами. Правда, роль анжуйского играл коньяк с пивом. Ну, и до состояния бревен мы все-таки не дошли, но уровень чертей явно миновали. Огорчения по поводу возможной встречи Нового года вне дома как-то забылись, а жизнь стала казаться прекрасной и удивительной. В общем, все были хороши. Вскоре мне, разгоряченному обильными возлияниями, — сказал, посмеиваясь Вован, — вспомнилась поэзия, и я тут же разразился стихами. Читал я в основном про`клятых поэтов: Малларме, Верлена, Бодлера, Рэмбо. Не обошел вниманием и Вийона с Аполлинером. Представь, — хихикнул Вова, — сюрреализм сей картины. Маленький захолустный северный аэропорт. Поддатые прокурорские и милицейские чины слушают, как не менее поддатый доктор, припадая на колено, читает стихи старых французских поэтов, адресуя их единственной женщине — прокурору района, старшему советнику юстиции, весу в которой было под хорошую сотню килограмм! Сюр полнейший!!! Впрочем, все слушали довольно внимательно, и я, ободренный этим, разливался соловьем! Любовь переполняла все пространство комнаты, в углах ее призрачно мерцали парижские улицы, Елисейские Поля простирались далеко в холодную тундру, а высоко вверх вздымались шпили и купола соборов! И вот, в самый разгар этого стихоизвержения, слегка подремывающий в углу подполковник вдруг встрепенулся, поднял голову и, громко икнув, неожиданно спросил:

— Стихи, это, конечно, очень бла-а-родно, а вот как там, в Париже, насчет баб?

— Я, — сказал Вова, — услышав этот вопрос, поперхнулся на полуслове и разом онемел! — Прикинь, — сказал Вовка, — этот подполковник точь-в-точь повторил слова героя повести Стругацких. Мгновенно пред моим взором, как живой, возник тот самый герой — дон Тамэо! Мне разом открылась истина: вот почему Стругацких читали, читают и будут читать! Просто все их герои взяты из реальной жизни! А жизнь — бессмертна! Ее многообразие — бесконечно!

После этой реплики, — продолжил рассказ Вова, — в комнате повисла тишина. — Кто и о чем думал в тот момент — я не знаю, но мне кажется, не о стихах, уж я — точно не о них! Вскоре молчание прервала прокурор:

— Спасибо, доктор, спасибо, — растроганно проговорила она. — Мне мужчины уже лет тридцать стихов не читали! Тронута, — и смахнула слезу с глаз.

— После этого, — сказал, грустно улыбаясь, Вова, — настроение как-то изменилось. Все поскучнели, примолкли, ушли в себя. А тут и вообще объявили посадку. Мы благополучно перебазировались в самолет и так же благополучно взлетели. В самолете все дрыхли без задних ног, и никого уже не тошнило. Домой я умудрился прибыть за полтора часа до наступления Нового года. И теперь у меня в памяти, — добавил Вова, — навсегда останется эта бессмертная реплика «дона Тамэо в погонах», стихи о любви, что я рассказывал в маленьком аэропорту среди ледяной тундры, и огромный мороженый таймень, которого я с трудом доволок на 6-й этаж — благо менты меня подвезли к самому подъезду. Вот так! Ничего вроде особенного, а впечатления — незабываемые, — улыбнувшись, закончил рассказ Владимир.

Сашка помолчал и, хитро улыбнувшись, добавил:

— Вован, рассказывая мне историю, выглядел очень довольным — прямо светился весь. Причем это было так искренне, что мне стало жалко, что это не я туда полетел. Хотя, что я? Я бы, кроме матерных частушек, ничего там сказать бы не смог, — закончил рассказ Сашка Брюханов.

— А что, интересный случай. И если бы мне в жизни случилось увидеть такую сцену, я бы тоже запомнил ее надолго, ибо Стругацких очень люблю, — ответил Миша Биттер.